у порога, влетел в ванную. Нужно было срочно принять душ, чтобы смыть с себя эти странные ощущения после общения с Алисой. Как-то странно она на меня подействовала! Меня тянуло к ней… Но по-другому, не как к Дианке.

К Диане меня тянуло как к женщине, а к этой, как к товарищу по несчастью. Она мне чем-то напоминала меня. Если вначале я хотел использовать Алису, как плацдарм для примирения с Дианой, то сейчас я жаждал всей душой помочь девушке по-настоящему, по-дружески. Мне безумно хотелось броситься в это дело, как в омут с головой, чтобы Алиса поскорее оказалась свободна от обстоятельств. Но как разговаривать с матерью, которая отдала собственную дочь? Я не знал. Хотелось взять ее за шиворот и долго-долго трясти как грушу, спрашивая: — как ты посмела?

Выйдя из душа, тут же направился к зеркалу. В отражении увидел молодого мужчину, несвежего, неотдохнувшего. Даже гладковыбритое лицо не помогло вернуть былую свежесть.

— Какой-то пожеванный, — выругался я, недовольный увиденным. — Срать!

Надел чистую одежду, наскоро перекусил легким ужином, принесенным в номер, и тут же покинул отель.

Перед встречей с Лизой мне нужно было сделать два важных дела.

У выхода меня уже ожидало такси. Хотел арендовать авто, но передумал. С водителем спокойнее.

Ровно через час с тяжелым сердцем я выгрузился у госпиталя, в котором проходил лечение Николай. Мы давно не виделись. Два года Коля избегал меня, будто я чумной.

Что я? Он с Дианой нормально не общался. Когда она делала редкие дерзкие набеги домой, чтобы поцеловать мать и братишку, Николай обязательно исчезал из дома под любым предлогом. Мстил ей за то, что она ослушалась отца и связалась со мной. Я пытался поговорить с другом, спросить, чем моя кандидатура не устроила его? Но он избегал встреч и телефонных разговоров.

Я медленно приближался к палате. Белые коридоры, пахнущие чистотой и хлоркой, не внушали мне оптимизма. Немного потряхивало. Сопровождающая сестричка хмуро улыбнулась, и толкнула дверь палаты.

Дверь тут же распахнулась, и я оказался в большой просторной комнате, в которой ярко горел свет.

На кровати сидел лысый Коля, и по-дружески мне улыбался.

Будто ничего не случилось…

Будто мы находились не в химиотерапевтическом отделении,

Будто между нами не было размолвки из-за Дианы,

Будто не было тайны рождения двух дочерей,

Будто не было проблемы с Алисой,

Будто не было вранья.

Он улыбался как тогда, когда мы уставшие победители выезжали с хоккейной коробки, нас встречала Вера с маленькой Дианой, мы шли праздновать очередную победу.

Слеза невольно выкатилась из глаза.

Коля попытался встать.

— Не надо, — выдохнул я и приземлился на стул, одиноко стоящий у выхода.

— Алиса звонила, сказала, что ты ей понравился. Она тебе доверяет. Это хорошо, моя девочка мало кому доверяет свою жизнь.

Так, Коля начинает манипулировать мной. Вешает на меня чувство долга, будто я сам не в состоянии принять решение.

Мне было жалко друга из-за навалившихся на него бед, но это качество перекладывать свои проблемы на других меня бесило в нём всегда. Я решил быть прямолинейным.

— Коль, ты дерьма кусок! — резко выдохнул я. — Как ты посмел ничего не рассказать дочери и жене?

Глаза Николая поползли на лоб от удивления. Видимо, думал, я испугаюсь сказать правду? Но я не такой человек.

— Алиса всё знает, — промолвил друг.

— Алиса? У тебя есть вторая дочь — Диана? Помнишь о ней?

— Она меня предала. Я…

— Неужели тебя даже болезнь не вылечила от ревности?

— От чего? — опешил друг, поправляя на себе одеяло.

— От ревности!

Я встал, стремительно приблизился к кровати и кинул в друга свой мобильный:

— Звони Вере, рассказывай всё как есть.

— Не буду, — настырно прошипел Коля. — У нее больное сердце.

— Вот именно, — почти заорал я. — У нее больное сердце, а ты ее доводишь. Хочешь избавиться от нее естественным способом?

Николай едва сдерживал гнев:

— Что ты несешь? Убирайся отсюда! Не лезь в нашу жизнь.

— Ты свою жизнь просрал, руководствуясь своими глупыми принципами, — грубо ответил я.

Я окинул больного друга с головы до ног. Выглядел он неплохо для больного раком. Решил бить в самое яблочко:

— Хотел бросить Верку и переметнуться к Лизке?

— Дурак? — удивился друг. — Я всегда любил жену. А Лизка на меня странно влияла. Да, два года назад у нас были шуры-муры, но я вовремя опомнился.

— Короче, я всё сказал. Помогу Алисе, если ты сейчас расскажешь Вере правду.

Мое разъяренное лицо выглядело слишком яростно и решительно.

Николай повертел мобильный в руках, и включил экран.

— Забито в телефоне как Дом Дианы, — подсказал я.

Николай нажал клавишу. Пошёл гудок.

Его губы тряслись:

— Вера? Верочка! Это я. Со мной всё в порядке. Я лежу в госпитале в Швейцарии. Болен? Да. Давно болен, милая. Уже год как. Не беспокойся, у меня ремиссия. Я в химиотерапии. Говорят, это последний курс. Рак отступает. Вы хотите приехать с сыном? — Николай перевел на меня молящий взгляд.

Я кивнул.

— Хорошо, милая, Ярослав все устроит. Да. Он здесь с нами. В смысле со мной.

Николай взглянул на меня, и я помотал головой, подсказывая, что в данном положении не стоит рассказывать об Алисе.

— Да, дорогая. Да, расскажи Диане, пожалуйста, сама.

Коля нажал отбой.

— Как она восприняла? — глухо спросил я.

— Была рада услышать, что я жив. Рыдала, боялась, что со мной что-то случилось.

— Вот видишь, нужно было всего лишь поговорить начистоту.

— Ты привезешь ее сюда?

— Я позвоню своим людям в Лесневск. Организуют их приезд. Не беспокойся. У меня свои планы на счет Алисы.

— Какие? — резко вопросил Коля. У него аж глаз дернулся.

— Уезжаю ночным экспрессом в Испанию на встречу к госпоже Иглесис.

— Нет, — завопил друг.

Я стремительно приблизился к постели, наклонился над побледневшим как полотно другом и прошипел:

— Ты эту дерьмовую кашу заварил. Мне ее расхлёбывать. И как я собираюсь это сделать, не твоего ума дело? Понял?

Резко развернувшись, зашагал на вход.

— Спасибо, — кинул мне в спину Коля.

Но я не обернулся.

* * *

Колеса поезда в Мадрид мерно отстукивали ритм моего взбудораженного сердца. Я обеспокоенно осмотрел свой нехитрый багаж — небольшая сумка от Gucci, заполненная до отказа подарками — сувенирами для Елизабет Иглесиас и ее пятнадцатилетней дочери Шакиры.

— Интересно, прокатит мой подхалимаж или лучше сразу бить наотмашь правдой, спрашивая в лоб, почему женщина отдала одну дочь постороннему биологическому отцу, а вторую кинула на растерзание московским «бизнесменам»?

Чутье подсказывало, что еду в логово волка.

Что мне мужчине оставалось думать о