— В квартире моей, в потолке ниша обнаружилась, сделанная еще прежним хозяином, бывшим советским замминистра иностранных дел, а в нише древняя филиппинская жемчужина, подаренная ему Имельдой Маркос. И счет. Банковский. Как-нибудь расскажу[10].

«Как-нибудь расскажу». Внутри теплеет. Значит, Женя не собирается выгонять ее из своей жизни…

— Может, и в этой галерее старые тайны во время ремонта всплыли? — предполагает Женя. — Хотя какие могут быть тайны! Здесь полвека магазин «Мясо-Птица» был. Разве что одна из курочек снесла яичко не простое, а…

— … Золётое! Дед бил-бил, не лазбил! — хором подхватывают Маня и Аня. — Бабка била-била…

Но закончить не успевают, Аня опять пальцем показывает на витрину и заходится криком:

— Стлашный дядя!

Не ей одной кажется, что Черный человек заглядывает сквозь белый свет витрин? Он и в правду стоит на улице и ждет, когда она выйдет? А теперь пытается высмотреть ее сквозь тонированное стекло?

Женя всматривается в витрину, на которую тычет пальчиком Аня, попутно поясняя дочке, что показывать пальцем неприлично.

— Стоит какой-то тип. Пренеприятный.

И делает вывод.

— Здесь есть черный ход. Когда магазин был, через двор продукты подвозили. Ирочка, где у нас ключ от черного хода? — спрашивает у сотрудницы Женя и обращается к Дале: — Вам с девочками лучше вернуться домой.

Вернуться они не успевают. Отвлекая Ирочку от поиска ключей, возникает тот самый посетитель, который утром требовал работы Вулфа. Женя с Ирой пытаются втолковать ему, что работ Вулфа в экспозиции нет и что выставка еще не открыта, приходите через два дня, Даля тем временем успокаивает и отвлекает девочек, предлагает поиграть в горку — то одна, то другая теперь забираются на нее как на горку и по ее ноге съезжают вниз. То Аня, то Маня, то снова Аня…

Пока девочки так катаются, Даля спиной чувствует на себе чей-то взгляд. Оборачивается и от испуга едва не роняет Аню.

Черный человек.

Стоит. Уже в галерее. Смотрит.

Черный человек со страшными глазами. Не на нее смотрит, а делает вид, что интересуется живописью.

— Простите! — обращается к нему Ирочка. — Мы еще не открылись. Приходите послезавтра или в любой день до конца лета.

Черный угрюмо кивает и, еще раз обернувшись на Далю, крайне неспешно двигается по направлению к выходу.

— Жалко, — говорит Аня.

Чего «жалко», не понимает Даля.

— Не жалко, а жалко, — доходчиво объясняет Маня. — Осень-осень жалко…

Какая осень, чего жалко?

— Жарко, — оторвавшись от посетителя с Вулфом, переводит с детского на человеческий Женька. — Очень жарко. Кондиционер еще не подключили. Солнце вышло, витрины огромные. Напекло.

Ах, жарко. Очень жарко…

— Пить! — требуют девочки.

Это и без перевода понятно. Даля берет со стола Ирочки бутылку воды, наливает в стакан для Мани, в стакан для Ани. Больше стаканов нет. Придется самой пить из бутылки.

Только собирается отхлебнуть из горлышка, как и взмокший от бурного спора с Женей охотник за Вулфом просит:

— Можно и мне водички!

Приходится спустить девочек с коленок и отправиться на поиски еще одного стакана.

Стакан находится в дальней подсобке. Даля возвращается в зал и, спешно налив посетителю воды, снова собирается глотнуть сама, но девочки тем временем почти дерутся. Аня уже допила свою воду и пытается отхлебнуть у Мани… Поставив на стол бутылку, Даля спешит разнять девиц, с жадностью поглядывая, как собирается сделать глоток посетитель, продолжая убеждая Женю продать ему раннего Вулфа, который, он точно знает, у Жени есть.

Посетитель делает большой глоток из своего стакана… и падает.

— Дядя, стявай.

— Стявай, пастудисся.

Посетитель не шевелится.

Ирочка визжит. Женя, опустившись на колени, пробует нащупать пульс и велит Ире замолчать и срочно звонить в «скорую». А Даля стоит, оцепенев.

Кроме них, в галерее никого нет. Но только что Черный ходил вдоль стен с картинами. И мимо столика, на котором стояла вода, ходил. И видел, что она из этой бутылки собирается пить. Мог что-то подсыпать, пока она за стаканом ушла.

Где этот Черный? Исчез?

Если бы она не успела налить воды Ане и Мане, едва открыв бутылку? Если бы и девочкам, как и несчастному почитателю Вулфа, налила, уже вернувшись из дальней подсобки? Если бы и девочки выпили воду из этой бутылки уже после ее возвращения? Если бы две маленькие девочки, две Женькины дочки пострадали из-за нее? Как из-за нее теперь пострадал совсем посторонний человек, ценитель Вулфа? Как вчера из-за нее пострадала скрюченная старушка?

И как в замедленной съемке видит, что Маша хочет глотнуть из бутылки. Из той самой бутылки, из которой Даля налила несчастному, замертво упавшему человеку и не успела выпить сама. А куранты, которые в этой галерее, как и в квартире наверху, слышны с улицы, бьют три часа.

Кинувшись к девочке, в падении, выбивает бутылку из ее рук и хватает Машу на руки. Суета, вспышки. Фотографы, приехавшие к трем снимать экспозицию, снимают всё вокруг — суету, упавшего замертво мужчину, ревущую Аню, вцепившуюся в ногу матери, ревущую Маню на руках у Дали… Еще бы — вместо скучных картин на стене такой экшн, эмоции неподдельные.

— Стоп! — ревет Женя и машет руками в сторону фотографов. — Это частная жизнь! — И, уже повернувшись к Дале и подхватив ревущую Аню на руки, поясняет: — Моих бывших коллег хлебом не корми, дай на чужую беду слететься.

— Почему коллег?

— Сама такой была. На западные агентства стринговала, в горячих точках, на стихийных бедствиях. У людей беда, а я вынуждена затвором щелкать. Жестокая профессия. Впрочем, успела с ней закончить. Ладно, не до разговоров о профессии сейчас. «Скорую», Ира, вызвала? Еще и ментовку, кажется, надо. Вряд ли он очнется.

Даля с девочками, которые во всех странностях этого утра, кажется, уже приняли ее за свою, уходят наверх в квартиру. Черного на остановке нет. И в подворотне нет. Но, наливая Мане сок, Даля замечает, что руки у нее трясутся, сок проливается на стол.

— Что с тобой? — спрашивает вернувшаяся часа через полтора Женя. «Скорая» констатировала смерть посетителя, и потом еще долго всё оформляли.

Девочки к тому моменту уже второй раз за этот длинный день спят сладким дневным сном, забыв обо всех страхах — счастливое детство! Ей бы тоже сейчас уснуть и не помнить всё, что случилось, начиная со вчерашнего дня. Хотя тогда она не будет помнить и Женю, а забыть или не узнать Женю Даля точно не хочет. И ее, и Маню с Аней, и даже Джоя променять на свои страхи? Этого она не хочет. Но и бояться