сидя в одиночестве на холме, я думала о том, может ли мое видение быть правдой. Я испытала нечто удивительное и прекрасное, и я знала историю. И если я действительно видела его, и оно не примерещилось мне во мраке, родившись из переплетения черных сучьев и яркого сияния луны, встающей в небе из-за большого круглого холма, а было на самом деле, то приходилось подумать о многом удивительном, прекрасном и страшном, чего я то жаждала, то страшилась, и от чего меня бросало то в жар, то в холод. И я смотрела вниз на город, такой тихий и спокойный, словно белая картинка, и все думала и думала, может ли это быть правдой. Я долго не могла решить; в душе у меня какой-то странный голос все время шептал, что я ничего не выдумала, – и все же это казалось совершенно невозможным, и я знала, что папа и все остальные сказали бы, какой это ужасный вздор. Я и не думала говорить об этом ни ему, ни кому-либо еще, так как знала, что это бесполезно, и надо мной только посмеялись бы или стали бы ругать. А потому я долгое время вела себя очень тихо и бродила, все время думая и размышляя, а по ночам мне снились удивительные вещи, и иногда я просыпалась чуть свет, с криком простирая руки. Но при этом мне было еще и страшно, потому что были и опасности, и мне следовало вести себя очень осмотрительно, а не то со мной могло случиться что-нибудь ужасное, если только истории не лгут. Старые нянины сказки все время вертелись у меня в голове, днем и ночью, и я все время вспоминала их и пересказывала их себе, и ходила гулять в те места, где няня мне их рассказывала; и сидя по вечерам у огня в детской, представляла себе, будто няня сидит рядом на стуле и, как всегда шепотом, боясь, чтобы кто-нибудь не подслушал, рассказывает мне какую-нибудь удивительную историю. На самом деле она предпочитала рассказывать мне о всяких тайнах, когда мы были где-нибудь в поле или в лесу, подальше от дома, потому что она говорила, что это такой большой секрет, а у стен бывают уши. А когда она хотела рассказать мне нечто большее, чем простая тайна, нам приходилось прятаться в кустах или глубоко в лесу. Мне всегда казалось очень забавным пробираться вдоль живой изгороди, тихо-тихо, а потом, когда мы были уверены, что на нас никто не смотрит, прятаться в кустах или внезапно скрываться в лесу. Только тогда мы могли быть уверены, что наши секреты останутся между нами и никто-никто их не узнает. Иногда, когда мы прятались особенно тщательно, она показывала мне всякие странные вещи. Я помню, как однажды мы сидели в орешнике над ручьем, и нам было очень тепло и уютно, хотя был еще только апрель: солнце припекало, и только-только начинали раскрываться почки. Няня пообещала, что покажет мне кое-что забавное, и показала, как можно перевернуть весь дом вверх дном, да так, чтобы никто и не узнал, что это ты сделала. И горшки с кастрюльками будут прыгать, и фарфор побьется, и стулья будут кувыркаться, и случится еще много забавных вещей. Я попробовала сделать это однажды на кухне, и увидела, что у меня очень хорошо получается: целая стопка тарелок вылетела с полки, а кухаркин столик завертелся и перевернулся вверх ногами, как она потом говорила, «прямо на глазах», но она так испугалась и побледнела, что я этого больше не делала, так как она мне нравилась. А еще в той же ореховой рощице, где няня научила меня тому, как заставить стулья кувыркаться, она показала мне, как делать всякие постукивания в доме, и этому я тоже научилась. Еще она научила меня стихам, которые надо произносить в некоторых случаях, и особым жестам, которые надо делать в других случаях, и многим другим вещам, которым ее учила прабабушка, когда она сама была еще девочкой. И обо всем этом я размышляла целыми днями после той странной прогулки, во время которой мне показалось, будто я увидела великую тайну, и мне хотелось, чтобы няня была со мной, расспросить ее обо всем, но она ушла от нас больше двух лет тому назад, и никто не знал, что с ней стало и куда она подевалась. Но я всегда буду помнить те дни, даже если доживу до глубокой старости, потому что я все время чувствовала себя очень странно и все время размышляла и сомневалась. Иногда я была уже совершенно уверена в том, что все это правда, а потом вдруг снова начинала думать, что такого не бывает на свете, и все начиналось сначала. Но я старалась не делать некоторых вещей, которые могли быть очень опасными. И вот я очень долго выжидала и размышляла. Я вовсе не была уверена, и никак не решалась проверить. Но вот однажды убедилась в том, что все, о чем говорила няня, было чистой правдой. Я была совсем одна, когда узнала это. Я вся задрожала от радости и страха, и со всех ног бросилась в одну из тех рощиц, где мы с ней, бывало, прятались. Это была та самая рощица у маленькой тропки, где няня сделала глиняного человечка, и я прибежала туда и забралась в нее. И когда пришла на то место, где росла бузина, закрыла лицо руками, бросилась на траву и пролежала часа два, не двигаясь, шепча про себя сладостные и ужасные вещи, повторяя и повторяя тайные слова. Все, что со мной случилось, было правдой, и это было чудесно, великолепно, и когда я снова вспомнила ту историю и снова подумала о том, что видела в тайном месте, меня бросило в жар и в холод, и воздух показался наполненным благоуханием, ароматом цветов и пением чьих-то голосов. И я захотела сделать глиняного человечка, вроде того, которого давным-давно делала няня, но мне пришлось все рассчитать и о многом подумать заранее, так как нельзя было, чтобы кто-нибудь заподозрил, будто я собираюсь делать, а я была уже слишком большая, чтобы носить глину в жестяном ведерке. Наконец я все продумала и принесла влажной глины в рощицу, и сделала все, что делала няня, только мой идол получился гораздо красивее; и когда он был окончен, я сделала все, что только могла вспомнить, причем гораздо больше, чем няня, потому что мой идол был намного лучше. И через несколько дней, закончив пораньше