3-й универсал, который связывает ему руки в деле определения государственных границ, потому что универсал тот составлен на принципе самоопределения населения и это закрывает от нас дорогу на Каспий, а главное — отрывает от нас Крым и тем парализует наше господство над Черным морем, открывая и подвергая опасности все наши черноморские берега. Всю вину за этот универсал Шелухин возлагает на Грушевского, о котором он не может без крайнего возмущения вспоминать. Затем пришел С.Шемет и рассказал о результатах, которых достигла делегация, ходившая к Эйхгорну, которую организовал Михновский. Я уже писал, что я отказался в ней участвовать, так как был уверен, что никакой пользы от нее не будет. Когда Михновский пошел к Эйхгорну на рекогносцировку, то узнал, что делегацию должен принять Гренер, начальник штаба Эйхгорна, а сам превосходительство их принять не может. Там же дали им понять, что представителям политических партий без уведомления гетмана не годится входить в какие-то официальные беседы с немецким командованием и наконец назначено им на 5 часов вчерашнего дня время аудиенции. После этого делегаты решили уведомить о своих действиях гетмана, но посланный к нему Михновский узнал, что немцы уже уведомили гетмана. Когда делегация рассказала Гренеру, что нынешнее правительство тянет к единой неделимой, заводит везде обрусение, сбрасывает с должности интенсивных свидомых украинцев и заменяет их кацапами, то Гренер ответил, что делегация ошибается, потому что правительство это осознанно стоит за независимую украинскую государственность, никакого давления специально на украинцев не оказывает, а если арестовывает или убирает с должностей, то только интенсивных социалистов, которые агитируют в народе и препятствуют умиротворению в крае, восстановлению покоя. На этот рассказ Шемета Шелухин заметил, что немцы народ аккуратный, им нужны не слова, не голословные нарекания, а факты, делегация же никакого фактического материала не подала немцам, а потому и результаты получились отрицательными.

На это Шемет ответил, что делегация вынесла из разговоров с Гренером такое впечатление, что немцы искренне заботятся о построении самостийной украинской державы, но не национальной, а территориальной; национальный момент, очевидно, они считают вопросом внутренним и не таким важным и необходимым элементом государственности, потому что бывают отдельные независимые государства с одним и тем же государственном языком, например, Англия и Соединенные Американские Штаты. И немцы не замечают разницы между русским и украинским языками, что и подтверждают здешние немцы, которые знают оба языка и уверяют, что между ними гораздо меньше разницы, чем между прусским и швабским диалектом одного немецкого языка. Из этого видно, что немцы никакого значения не придают обрусительной политике этого правительства, преследованию свидомых украинцев, им главное, чтобы это правительство не мешало поддерживать спокойствие, вывозить все, что им нужно, а к объединению Украины с Россией они сами надеются не допустить.

Когда делегация доказывала, что обрусение ведет к объединению, то Гренер успокаивал их, что это невозможно, но также невозможно каждый месяц менять министерство, потому что это дезорганизует власть, не позволяет установить спокойствие в молодом государстве.

13 июня

Скоропись вчера сказал мне, что Бринкман хотел бы со мной познакомиться, но ко мне приехать с визитом считает невозможным, потому что он лицо правительственное, а потому назначает мне рандеву в ресторане Гранд-Отель, где он в час завтракает.

Я ответил на это, что не считаю возможным идти на это свидание, потому что оно выглядело бы, будто я ищу сближения с ним, желая получить портфель министра земельных дел, о чем намекал Бринкман Скорописю. Если ему хочется познакомиться со мной, то я очень буду тому рад и с радостью приму его в доме, где я безвыездно живу. Скоропись уговаривал меня пойти, но я решительно отказался, говоря, что немцы привыкли уже, что к ним лезут все, кто хочет примоститься к правительству, а немцы держат себя свысока, как «победители», я же этого тона органически переносить не могу.

Когда сегодня Скоропись пришел в Гранд-Отель один, то немец был удивлен, а когда узнал, что я отказался прийти, то даже возмутился, говоря, что украинцы хотят строить свое государство, а не хотят входить в контакт с немцами; никакой силы у них нет, она есть у нас — у немцев, значит это им, а не нам, немцам, надо искать ту силу. В.Шемет считает, что надо было пойти, что надо хоть по одному входить в кабинет, а Скоропись просто даже рассердился на меня. Мне же кажется, что я по-другому не мог сделать. В лучшем случае мне было бы предложено взять портфель министра земельных дел, но я один решительно не считаю возможным туда идти. Дела обстоят вообще так плохо, что немцы только вид делают, как они довольны этим кабинетом. Хлеба это правительство не может им добыть; при Голубовиче они вывезли 4 миллиона, а при гетмане всего 800 000 пудов. Немцы говорят, что те 4 миллиона они получили не потому, что правительство Голубовича было деловитым, а потому, что тот хлеб был на интендантских складах, и его дало бы любое правительство. Но в действительности это не так. Теперь на селе такое настроение, что хлеба у крестьян и добыть нельзя. При социалистическом правительстве они давали хлеб, потому что у них его было много и своего, и отнятого по помещичьим экономиям; теперь, боясь, что этот награбленный хлеб у них будут отбирать безвозмездно, они его прячут, закапывая в землю, скармливают скотине и всеми способами переводят. Мне рассказывали лубенские казаки-хлеборобы, что у них «пролетария» забрала пшеницу по 1 руб. 50 коп. за пуд и кормила ею лошадей, потому что овес распродали по 20-30 рублей за пуд. И крестьяне теперь страшно возмущены немцами за то, что они поставили гетмана, который сразу же вернул панам землю, которую крестьяне уже поделили было между собой, и считали, что она достанется им даром. Сначала, когда немцы вошли в Украину, то крестьяне их встречали со страхом, но не враждебно, а там, где большевики въелись в печёнки, забирая хлеб для Великороссии, то и с радостью. При эсеровском правительстве крестьяне, увидев, что немцы не вмешиваются в крестьянские отношения с помещиками, в захват панской земли, даже стали по-приятельски относиться к немцам. А после переворота, когда немцы начали методично принуждать крестьян возвращать награбленное, сдавать оружие, то отношение к немцам резко переменилось. Теперь редко в каком селе разоружение обходится без боя и без кровопролития. В газетах об этом запрещено писать, вообще теперь цензура свирепствует не меньше чем при самодержавном строе и запрещает писать не только о боях, которые идут между крестьянами и немцами, но