Так. Никита… Чепуха. Какие у меня с ним дела? Ни хорошего, ни плохого. Здесь только и познакомились. Да, Никита, он и… Нет. Это ерунда.

Кешка-радист? Старый наш кадр экспедиционный. Его вроде знаю как облупленного. Вот то-то и оно, что знаю: ему и заикаться об этом не стоит, раззвонит раньше времени, а толку ни на грош — заполошный. Нет, не то.

Так. Дальше. Зыбков Валерка? А-а, пацан… А Николай? А Николай — дело темное. Всегда и во всем сам по себе. Хотя… С ним не один котелок когда-то каши съели…

Стоп. Как же я сразу-то? Сушкин! — И ожгло Злобина. И стал он прежним, собранным, напряженным. — Сушкин! Ах ты, бог ты мой. Как я забыл-то? Ну же, гнида. Ну, погоди. Хотя нет — что это я? Не может быть, чтобы из-за такого разлада… Это уж всему конец. Не может? — Игорь усмехнулся. — А выходит — может. Так. Спокойно. Тут надо без осечки».

Игорь старался вспомнить сейчас, как было с самого начала, как он увидел Сушкина в первый раз. С первого раза почти всегда главное видится: привычка не мешает. Но вот интересно, тогда, в первую встречу, он его просто не заметил. А потом?

Потом узнал, что прилетел Сушкин с запада и привез с собой двух знакомых ребят. Рабочих. Тоже с запада. Через кого он получил вызов, кто его порекомендовал — этим Злобин не интересовался. Ни к чему было.

Вспомнил Игорь, как в городе собрались на базе экспедиции. По случаю, кажется, новогодние праздники по традиции вместе отмечали. И Сушкин был. Доказывал, что неразбавленный спирт для здоровья полезней — язву, мол, залечивает. Целую кружку выпил тогда для показухи и два дня потом отплевывался — гортань и пищевод сжег. Но и здесь оказался хитрым: пьяненьким на глаза никому не попался, спать ушел.

А может быть, тогда уже, по скользким взглядам, по оброненному в сторону слову, стало доходить до него, что не по этой лихости принимали здесь людей. Наоборот, такое пижонство, баловство со спиртным крепко не одобряли. Осенью, после сезона полевого, прикидывали: кто есть кто. Мера одна была — высшая — работа.

У них, геодезистов, совесть на работе — дело не последнее. Первое, пожалуй, дело. Некому присматривать в тайге. И все же не только потому, что проверить трудно. В конце концов, любой брак рано или поздно всплывал. Но вот расплачиваться за него опять приходилось всем. Своим. Опять кто-то мыкался в тайге и переделывал работу, за которую было уже заплачено и часто ценой дорогою. Поэтому кто со своим делом управлялся раньше, попадал в неприятное положение инспектора.

И Злобину приходилось проверять работу других, и знал, что его проверяли. А как же: польза от этого была: соблазна схалтурить меньше, слабым подстежка. И акты писались, подписывались и с материалами потом в отчеты шли.

Но разве не сами они писали эти бумаги. Не один ли и тот же гнус кормили своей кровью. Не с одних ли и тех же лабазов брали проплесневевшую муку для лепешек и на ней одной, да еще на надежде добыть зверя, худые от недоедания и черные от секущих ветров, заканчивали работу. Поэтому не торопились с актами — семь раз примерь, один раз отрежь. Мало ли что бывает? Случай — не зло.

Игорь под осень радиограмму получил: «Вам надлежит принять в натуре выборочно десять процентов работы техника Сушкина». Это значит, прийти надо на пункт, осмотреть, решить: можно ли производить с него высокоточные измерения, — и составить подробный акт. Если же, не дай бог, что-то не так — любой ценой исправить. Любой, потому как нужен он в этом году, в работе он у геодезистов-наблюдателей, этот самый пункт триангуляции[1].

А уж Злобин домой собирался. Хотел каюра с оленями отпускать. Да и надо было. Не то что из оленей, из людей за лето все силы выжал. На износ последние недели работали — всем теперь домой хотелось. Ему самому особенно. Она ждала его в тот год, а он боялся — не дождется. Первый год ждала, а была такая красивая, жгучая, так в глаза и бросалась в скудном на женскую красоту северном городе. И добра, доверчива она была, пожалуй, слишком. Да и не верил Злобин в долгие ожидания.

Но полевик не рассуждает: радиограмма — приказ. Ну а здесь и подавно все ясней ясного. Кому идти-то еще? Его бригада к участку Сушкина ближней оказалась. И опытом, и образованием, и должностью Злобин выше. Надо.

На первом сушкинском пункте обнаружил брачок. Показалась беда небольшой. Конь о четырех ногах, да спотыкается. Сам исправил — и дело с концом, но тут надежды на то, что быстро все сможет посмотреть, не стало. Злило это Игоря. До бешенства злило. Первый исправил — мелочь. Зимой потихоньку разобрались бы меж собой, но пришел на второй геодезический знак, он от тропы подальше был, тяжелее добраться — еще хуже сделан. И пошло, и поехало. Центр — марку чугунную, которую по инструкции положено в монолитную скалу забетонировать, они в камень заложили, цементным раствором лишь слегка примазали. Медведь, по следу видно было, личинки жуков искал, есть у него такая привычка, перевернул камень и в сторону откатил. Это марку-то, которая координаты на поверхности земного сфероида имеет с точностью до одного сантиметра.

Пришла беда, отворяй ворота. Раз не повезло — дальше только жди. Еще по теплу напала на злобинских оленей копытка. Тощие были. Заморил их на работе Злобин так, что любая болезнь могла прилипнуть.

Страшная это на оленей напасть. Таинственная и жуткая для эвенков. Каждый день какой-нибудь бедолага-рогач не возвращался к дымокуру и заваливался в стланике. Только таежный могильщик — ворон находил его. Когда половина оленей пала, пришлось переносить лагерь — до того смердило вокруг. Можно было отказаться от работы тогда? Бросить? Не-е-т! Только отложить до лучших времен, а их в тайге еще никто не дождался.

И тогда не стал сообщать ничего Злобин. Пункты за ним оставались переделанными. Это главное. Остальное зимой. А сообщи он сразу, наобещали бы транспорт, людей в помощь — надо же отреагировать. Значит, пришлось бы ждать и все равно идти на контроль, только уже глубокой осенью, с риском, что где-то на гольцах застанет бригаду зима. А это дело с летним-то снаряжением вовсе неверное — бывало, обмораживались, а бывало… А бывало, и не возвращались.

Отчего сушкинцы делали брак, Игорь понимал: тяжело им было. Это никого не миновало. Усталость или