Шрифт:
Закладка:
Довольно шумно делегаты. Гусев
До поздней ночи распевает песни
И оперные арии, пока
Под окнами не соберется куча
Зевак.
Ты был не прочь его послушать,
Особенно вот эту: «Нас венчали
Не в церкви…»
Заседанья начались
В мучном огромном складе.
Те, кто думал
О конспирации,
На этот раз
Перестарались
И своим вторженьем
Не только распугали всех мышей —
Но дали повод крысам полицейским
Вынюхивать крамолу. Зашептались
О русских бунтарях.
Пришлось всем съездом
Переплывать в туманный Альбион.
* * *
Апрельский Лондон. Шум и гам столицы
В тумане, продырявленном дождем.
Ты любишь забираться высоко
На крышу омнибуса, всю столицу
Успел исколесить.
На Пиккадилли
И Уайтчеппель — роскошнейшие виллы
С зеркальными окошками
Утопли
В озерах зелени. А мимо проплывают
Сверкающих фиакров купола.
Бриллианты. Бешеные туалеты.
Духи.
А рядом улочки, где грязь.
С развешанным под окнами бельишком,
С голодными прозрачными детьми.
«Two nations»[1] — ты хмуришься.
Как всюду,
Где властвует разнузданно барыш.
В пивных легко насытиться мечтою.
Чадящие лучины освещают
И лица продавцов, и люд галдящий, —
Пей, пролетарий, и возвеселись…
Но в следующую уличную сцену
Вгрызается грохочущий автобус.
О чем ты призадумался, Ильич?
ИСТОРИЧЕСКИЕ ВЫКЛАДКИ
ТАКОЙ ДАЮТ ОТВЕТ:
ИСТЕРИЧЕСКИЕ ВЫХОДКИ
ПРИНОСЯТ ТОЛЬКО ВРЕД.
МЫ НАЗЛО ВРАГАМ ПОСТРОИМ
НОВЫЙ МИР ЗА ГОДОМ ГОД.
ПО ЗЕМЛЕ ЖЕЛЕЗНЫМ СТРОЕМ
РАТЬ НАРОДНАЯ ПРОЙДЕТ!
* * *
Ты навсегда запомнишь воскресенье
Кровавое.
Покойное течение
Народа к Зимнему дворцу. Иконы.
Царя портреты. Залпы из винтовок,
И горы трупов. Всюду льется кровь.
В столовке эмигрантов Лепешинских
Поют о павших жертвою в борьбе.
Волнения. Переживанья. Речи
О Первой революции…
Чиновник
«Société de Lecture»[2] — свидетель
Того, как ежедневно утром рано
Приходит русский революционер
В дешевых брюках, на манер швейцарцев
Подвернутых, чтоб грязью не заляпать
(Ты вечно забывал их отвернуть),
И, в руки книжку взяв о баррикадных
Боях, ту, что штудировал вчера,
Садится у окошка, упоенный
Работой над неведомым трудом.
Лишь изредка встает, подходит к полке,
Берет большой словарь, чтоб отыскать
Мудреный термин, а затем неслышно
Расхаживает по библиотеке
Туда-сюда, и вновь за стол садится,
И что-то мелким почерком строчит.
Немало книг прочел ты о военном
Искусстве, разработал досконально
Весь план вооруженного восстанья,
Которое сметет прогнивший мир.
О Первой революции раскаты!
Какой восторг! Волнение какое!
«ВЫ ЖЕРТВОЮ…»
НО ДЕНЬ НАСТАНЕТ НЕИЗБЕЖНЫЙ,
НЕУМОЛИМЫЙ ГРОЗНЫЙ СУД!
* * *
РУХНУТ ТИРАНЫ СМЕРДЯЩИЕ — И ЗАДРОЖАТ
ДУШИ ТОРГАШЬИ, ПЛОДЯЩИЕ ЛОЖЬ И РАЗВРАТ,
ВРЕМЕНИ ВЕКИ И ЧАШИ ВСЕЛЕНСКИХ ВЕСОВ,
ТЕНИ УШЕДШИХ НАВЕКИ ЛЮДСКИХ ГОЛОСОВ.
* * *
Я
Метронома ленинского
Слышу
Биенье
Над живою синевою
Ударных строек комсомольских.
Век
Счастливцев, навсегда перечеркнувших
Извечную печаль в судьбе Земли.
Любимая, как сладко сознавать,
Что и мои напевы приближают
Грядущего ликующее небо,
Раскинувшееся, как лепестки
Огней рассвета,
Над стремниной века
Твоих ударных строек, Комсомол!
Любимая, прижмемся же друг к другу,
Как два единоверца,
На ладони
Дворцовой площади. Вот здесь, гляди,
Когда-то
На ветру,
Октябрьской ночью
Решалось счастье всей земли людей.
Прижмемся же друг к другу
Под лучами
Святой звезды рубиновой, глядящей
Провидчески на каждого из нас.
* * *
ЧЕЛОВЕК РАСПРЯМЛЯЕТСЯ В ВЕЧНОСТЬ —
РАСКРЫВАЕТСЯ В НЕМ ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ…
Он распрямляется, отягощен
Поклажей суеверий, недомолвок,
Речений проржавевших,
Прорицаний
О том, что все и вся сметает смерть.
В его душе еще не стихнул пламень
Слепого зла — наследие гиен,
Стервятников, клопов, ползучих гадов
В необозримом родственном ряду.
На древе жизни яблоко познанья
Еще висит,
А роботов орда
(Из третьего и прочих поколений)
Ждет грозных повелений за окном.
В котлах кипящих
Наших черепов
Всплывают судьбоносные вопросы,
И помыслы благие громыхают,
И нет нужды скрывать,
Что друг о друге
Мы знаем подноготную давно.
Науке взоров и прикосновений,
Признаний и намеков — тыщи лет.
Иллюзий нет.
Зато за горизонтом —
Яйцо растрескавшееся рассвета
И девушки русоволосой песнь.
Парящие воздушные шары
Туманов застилают взор дороге.
Земля набрякла.
Вновь рука судьбы
Над пробудившейся весной воздета.
* * *
Мы перетягиватели канатов.
Мы полиспасты. Блоки. Рычаги.
Мы шестеренки и колес ободья.
Мы плуги, поршни и заслонки.
Мы —
Дороги электрические. Взрывы
Моторов и форсунок.
Над столицей —
Живая туча газов выхлопных.
Храп темноты за окнами.
Безверье
Закаркало.
Я вижу их. Они
На поводочках — друг за другом — тянут —
Кто дачку, кто болонку, кто авто.
Прислушайся, великий открыватель
Грядущего,
К гогочущим остротам
Бездельников
И вздохам бедняков.
А клумбочки стоят на задних лапках,
И наподобье масленых бисквитов
Сверкают ставни.
Клацканье ворот.
Заборы точно стены крепостные.
За ними — геркулесовы головки
Капусты — как шары магнитных мин.
На рыле телевизора
Голодных
Детишек созерцаем столь же близко,
Как первую прогулку по Луне.
Но и Луна и нищета далеко
От нашей чистой совести.
Утроба
Небес из мирозданья выпирает,
Телами падших ангелов полна.
Прислушайся, великий открыватель
Грядущего:
Вздыхает мокрый снег,
Деревья плачут перед холодами,
И сонно квохчут куры равнодушья,
И обыватель на террасе воет
Всем надоевший шлягер.
Где ж итог?
До
