неделю вперед. В общем-то она была у меня на виду. Я постепенно остывала. Этому поспособствовали мини-бутылочки водки из «Дьюти-фри». В какой-то момент я подняла глаза, и Лили на мониторе и в зале не оказалось. Вот тогда я и заволновалась. Позвонила ей несколько раз, но трубку она не взяла. Я понятия не имела, из-за того ли, что мы разругались и она бесится, или ее уже лапает в углу какой-нибудь пьяный пассажир. Я прошла всю ресторанную палубу, но Лилю не нашла. Вернулась в каюту в надежде, что она уже там, и без сил опустилась на пуфик, обнаружив каюту пустой.

Поэтому, когда пьяная Лиля возвращается, облегчение смешивается во мне с новым приступом злости и раздражения. Лиля продолжает меня игнорировать. Судя по ее состоянию, она скоро вырубится. Чертова пьянчужка, вся в отца, думаю я с отвращением.

— Не смей говорить об отце. — Лиля поднимает на меня тяжелый взгляд, слова чеканит низким альтовым голосом.

Я понимаю, что последнюю мысль высказала вслух. Хочу что-то сказать, но от следующих Лилиных слов теряю дар речи.

— Я видела, как он погиб.

Лиля смотрит на меня с вызовом, смешанным с ненавистью. Такого взгляда я у нее еще не видела. Она стягивает с себя свитер, остается в джинсах и белье. Ее аккуратная укладка деформировалась — горло свитера узкое, при снятии он прошелся по волосам и «прилизал» их. Даже не знаю, почему я отмечаю эти детали. Наверное, из-за ее слов. Пытаюсь не концентрироваться на них так сильно.

— Я все знаю.

Мои пальцы впиваются в плечи (я все еще стою с руками на груди) с такой силой, что, вероятно, останутся маленькие синяки. Жутко хочется снова залезть в пакет «Дьюти-фри».

— И я всем расскажу, — добавляет Лиля, и, несмотря на нетрезвость, слова эти звучат на удивление четко, громко и убедительно. Звучат в каюте, а потом повторяются в моей голове — снова, и снова, и снова.

Лиля любуется вызванной реакцией и усмехается.

— Давно пора было. Но я даже не знала, что так тебя ненавижу.

— Из-за какой-то ссоры ты смеешь мне такое говорить?

— Не из-за ссоры, — качает головой Лиля. — Из-за всего. Просто все это копилось, копилось… И пришла пора с этим покончить. Может быть, мы могли бы договориться, — помедлив, добавляет она. — Я подумаю. Тут есть над чем подумать, потому что я видела, как ты его столкнула. И ты прекрасно знала, что он не умеет плавать, так же, как и ты.

Я делаю шаг вперед и хватаю Лилю за горло. Сжимаю руки, не осознавая, что делаю, но через несколько секунд ее хрипы отрезвляют меня, и я в ужасе отшатываюсь.

— Убийца, — шипит Лиля, и ноги у нее подкашиваются. Все-таки она явно выпила лишнего. Потом она что-то бормочет, снимает джинсы, бросает их на пол и рвется к унитазу, где ее выворачивает наизнанку. От этих звуков меня тоже выворачивает, прямо на ковер каюты. От звуков, ее слов и водки. Теперь все понятно.

— Почему же ты раньше ничего не сказала? — иронизирую я, пытаюсь тоном свести все в шутку, но мы обе знаем: все серьезнее некуда.

— Тогда я осталась бы одна. Бабка бесила меня еще больше, чем ты. А денег давала меньше. Но сейчас мне это уже не страшно. Ты мне больше не нужна. Ты мне не мать. Никто. Ненавижу. Убийца.

У меня просто не было выбора, думаю я, но Лиле не говорю ни слова. Ей не понять.

— Я, конечно, знала, что ты собственница и что твоя главная мечта — выйти замуж, желательно за отца, но что ты настолько долбанутая… — Она закатывает глаза. — Жаль, конечно, что он, тоже долбанько, утонул. Вы были бы отличной парой. — Последние слова она произносит уже под шум воды.

Нет, ей не понять. Наглая юная девица, у которой все впереди, просто не в состоянии понять, что когда ты отдаешь все, что у тебя есть, когда столько терпишь все и всех, в том числе и ее, а об тебя вытирают ноги, трахаясь с какой-то шлюшкой на стороне, и отбирают помолвочное кольцо, заявляя, что все это было ошибкой, выбора тебе действительно не оставляют.

— Почти «Американская трагедия», и конец, наверное, будет такой же, — стреляет Лиля. На последних словах ее снова рвет.

Дверь в ванную приоткрыта, но Лиля этого не замечает. В зеркале на стене я вижу, как она заползает в душ, чтобы смыть с себя этот день. Выдавливает в руку шампунь из дозатора. Намыливает голову. Про меня она, кажется, уже не помнит.

Зря.

Лиля, Лиля. Я бы на ее месте сдала меня давным-давно. Но у нее были свои причины. Долбанутые причины, потому что она, как и ее отец, то еще долбанько. Не могу сказать, что мы с ней подружились. Скорее, она как-то ко мне прилипла. Конечно, я могла прекратить наше общение, прекратить встречаться с ней время от времени, таскать на мероприятия, давать ей деньги, но было что-то, что не давало мне это сделать. Думаю, это чувство вины. За смерть ее отца.

Но сейчас никакой вины я не чувствую. Только тихую ярость. Если Лиля вздумала меня шантажировать, то этого не будет. Никогда.

Даже хорошо, что она напилась и высказала мне все. По крайней мере, это многое объясняет. Ее поведение в день смерти и в день похорон отца. Некоторые ее реакции. Взгляды. Фразы. Тогда я не знала, в чем дело. Теперь знаю. Конечно, злость и спиртное сильно притупили ее инстинкт самосохранения. Будь она трезва, никогда бы не сказала мне правду и не отправилась бы преспокойно после этого в душ. Ведь она знает, на что я способна. Видела.

Вода в душевой все льется, и мне в глотку льется очередной маленький «Абсолют». Нужно решать, и быстро. Конечно, мне еще тогда показалось, что кто-то нас увидел. Но ничего не происходило, и я убедила себя, что никого там и не было. Все-таки я оказалась права.

Наверняка утром она все забудет. Сегодняшний вечер, ее откровения и эту сцену. Но стопроцентной уверенности в этом у меня нет. К тому же самый важный факт — свидетельствование — вряд ли выветрится из ее головы, и тогда она нападет в самый неожиданный момент. Конечно, ей могут и не поверить. Спустя столько времени… Но все те несостыковки, которыми обросло расследование несчастного случая у реки, разом обретут ясность, едва она только укажет на меня. Тогда мне удалось выкрутиться. Снова привлекать к себе внимание я не хочу.