или в комнате — и ему очень хотелось бежать. Нет, конечно, это снаружи, естественно, снаружи, это сухой дикий виноград, который все лето плелся вдоль окна и залазил на подоконник, это ветер, но как же похоже на то, что за шторой завозилось что-то, побеспокоенное Женькиным уходом. Завозилось, вышло из угла и протянуло длинные руки к его шее.

Тут он услышал, как плавно налег ветер, как ударило что-то по стеклу, и медленно, со знакомым шорохом, чуть приоткрылась форточка. Сквозняк тронул волосы.

Теперь все это уже не казалось ни интересным, ни героическим, ни забавным. Женька понял, что совершил ошибку. Он выскочил из спальни и плотно закрыл за собой дверь, обжигаясь ужасом. Его подмывало захлопнуть дверь побыстрее, чтобы темное невидимое быстрое страшное не успело просунуться в щель, ухватить за плечи и сожрать, но он понимал, что так просто перепугается еще сильнее и докажет себе, что боится. Себе и темноте, подумал он. Отсутствие света становилось невыносимым.

Спички должны лежать на телефонной полке. Поводя рукой перед собой, Женька вышел в прихожую. Глаза, привыкшие за время блуждания по спальне, различали синий отсвет со стороны кухонного окна.

Женька поставил свечку на полку, вслепую зашарил вокруг. Вот что-то. Квадратное. Это печенье, он бросил. Вот… Ай! Медной проволоки кусок, ткнул в палец. Вот бумажка какая-то. А вот и спички.

Почему-то теперь, когда спички оказались в руках, темнота словно скачком надвинулась еще плотнее. Казалось, что нужно действовать на скорость, на время. Женька понимал, что, заспеши он сейчас, поддайся панике, и страх захлестнет его совсем. Если он в двенадцать, ну, почти двенадцать лет боится темноты в своей прихожей, то что он вообще за человек? Женька вдруг представил, как было бы, если б родители были дома. Отец… Да что отец, даже мама, боящаяся темноты — глупости, такое и представить не получится. И не надо, подумал Женька, вовремя остановив воображение у опасной черты, — и чиркнул спичкой.

Вспышка. Угасание. Маленький оранжевый огонек, один в темноте, как корабль в глубинах космоса.

Потом огонек стал соломенным, охватил спичку, отразился в большом темном зеркале, висевшем над телефоном. Женька старался не смотреть в него, в свое лицо, искаженное отсветами и тенями, в глубокую синеватую темноту отраженного окна. Зажав трубку между плечом и щекой, он, торопливо вращая диск, набрал номер. И, как ни противоречило это его желаниям, задул спичку.

Надо было свечу зажечь сначала, подумал он, слушая слабый треск в трубке. Он не желал признаваться себе, что не хочет зажигать свечу перед зеркалом и будить там отражения. Пока нет света — нет и их.

Темнота после ничтожной спички сгустилась еще сильнее. На линии было тихо. Женька хотел было зажечь новую спичку и набрать номер еще раз, но услышал гудок. Потом — еще один. Потом трубку сняли.

И тишина.

— Алло? — сказал Женька почему-то хрипло, сбитый с толку отсутствием дежурного усталого «РЭС слушает».

— Да, — ответил женский голос, и Женька растерялся еще сильнее. Он думал, в РЭСе работают одни дядьки.

— Алло, — повторил он, от неожиданности растеряв все слова. В трубке было так тихо — никаких фоновых шумов, — что чувство расстояния исчезало и, казалось, женщина стоит совсем рядом в темноте. — А… Скажите… А… в пятиэтажках по Ленина скоро свет будет?..

— Нет, — ответила женщина. — Не скоро.

— А что там, авария? — Разговор пошел не по плану.

— Нет, все в порядке. Просто света не будет. Веерное отключение.

— Ааа… Спасибо. До свидания, — сказал Женька расстроено.

— До встречи, — ответила женщина, и Женька рывком опустил трубку на рычаг.

Стало тихо.

Разговор оставил после себя неприятное впечатление. Что-то в нем было не так. Женьке стало неуютно после него. Внезапная мысль пришла ему в голову: а что, если он не захлопнул дверь, когда пришел с улицы? И она все это время открыта, поверни ручку и входи? Любой — входи: соседка, которая его может перепугать случайно, пьяный, ошибившийся дверью, наркоман… Ведьма, белолицый, огромный темное быстрое страшное, да мало ли кто в темноте?

Женька помнил, как на прошлый Новый год в подъезде сидел мужик, иногда ползал на руках по лестнице, говорил что-то и снова садился под тети-Глашину дверь. Родители тогда сказали, что это и есть наркоман. Его забрала скорая, когда Женька уже спал. Женьке он казался страшным. И от мысли, что такой может зайти к нему в квартиру, делалось совсем не по себе.

Спину кололо тысячей холодных иголок и миллионом горячих. Женька шел к двери — ее надо было проверить немедленно, иначе сердце разорвется, — даже забыв о том, что свечка рядом, а спички в руке. Второй рукой он слепо шарил по стене, но не по той, где вешалка, по другой: одежда в темноте на ощупь слишком похожа на людей, на толпу, и он страшно боялся наткнуться на руку в рукаве, хотя и не признавался себе в этом.

Дверь. Кожзам, деревянный косяк, привычная ручка. Женька повернул ее и потянул, весь холодея, ожидая, что сейчас приоткроется щель во внешнюю темноту, и что-то воспользуется ею, невидимое, черное, и вломится в его крепость, чтобы унести с собой, но дверь не шелохнулась. Конечно, он ее захлопнул, сейчас он ярко вспомнил это — поворот ручки, характерный щелчок замка.

Вот дурачок, подумал Женька. Он отошел от двери, рискнув даже повернуться к ней спиной, а лицом — к проему, ведущему в зал. Глаза уже привыкли и различали смутные контуры. Он взял свечу, спички и пошел на кухню, подальше от дверей и зеркал.

Последние отсветы на небе позволяли хоть что-то разглядеть. В кухню Женька заходил не без опаски, но вообще-то тут он чувствовал себя лучше. Меньше открытого пространства — папа из центра кухни мог дотянуться до любой вещи или ручки любого шкафа, не сходя с места, — остатки вечернего света и газ, который можно зажечь.

Женька выглянул в окно. Странно. В домах за почтой свет тоже не горел. Какое же это веерное, подумал Женька. Это весь город отрубили.

Он наконец зажег свечу, задернул штору — его отражение в синем стекле задернуло призрачную ткань с той стороны; огляделся и повернул кран. Ну так и есть, напор совсем слабый. Вода кончалась. Это, значит, и на водозаборной станции света нет. Значит, и правда по всему городу. Светилась только почта, пока работал дизель.

Женька зажег две конфорки. Папа умел делать газовый рожок, снимая конфорку и поджигая газ каким-то хитрым образом, как факел. Света тот давал мало, шума много,