Я знаю, ей совестно быть счастливой за мой счет, так и слышу ее безмолвный вопрос: «Все хорошо, правда?» Меган в курсе про тот поцелуй и понимает, что он остался в прошлом. «Мы по-прежнему подруги, потому что у тебя самое большое сердце по эту сторону Миссисипи», — сказала она мне. По правде говоря, я стараюсь вообще не думать про них. Про то, что они вместе.

Меган обнимает меня еще крепче.

— Мы заедем за тобой завтра? Нам надо непременно заполучить для тебя эту стипендию.

— Спасибо. — Я обнимаю подругу в ответ, чтобы она не волновалась. Затем, поскольку Меган стоит рядом, я заставляю себя обнять и Дэна. Просто как друга.

— Эверетт!

Я вздрагиваю. Шарахаюсь от Дэна, попутно зацепившись ногой за его ногу и оцарапав ухо о его щетинистую щеку, и оказываюсь лицом к лицу с наблюдателями, о присутствии которых даже не подозревала.

Мама! Она выскакивает из нашей машины, нефритово-зеленая блузка раздувается, точно парашют. За ее спиной папа надвигает на глаза свою кепку «Кливленд индианс», словно стремясь стать на несколько дюймов ниже. Он хромает; это старая травма: поскользнулся на работе, пройдя по свежевымытому полу.

Я прикрываю купальник скрещенными руками — бессмысленный жест. Дэн отшатывается, когда мама фурией обрушивается на меня. Тяжелые капли дождя колотят по голове и плечам, когда мама хватает меня за кружевной ворот, лишая равновесия, хотя при росте пять футов один дюйм она на целых два дюйма ниже меня.

— Ты смеешь носить такое на людях?

Я пытаюсь высвободиться. На мне купальник с длинными рукавами, ради всего святого! Меган утаскивает Дэна с линии огня, но ей нет нужды беспокоиться: он, словно дикий жеребец, в ужасе таращится на пламя, которое однажды уже опалило его.

— Зачем ты здесь? — с трудом выговариваю я.

Мама сует мне в лицо какую-то бумагу. Кремовый лист, сложенный втрое. Изящная эмблема с фиолетовыми язычками пламени, смявшаяся под ее пальцами. Она залезла ко мне под подушку и нашла его. Мое письмо из школы Тиша.

Глава 3

— Что это? — требовательно вопрошает мама. — И что еще ты скрываешь?

— Почему ты нам не сказала? — Папины глаза за очками в роговой оправе широко распахнуты.

— Вот почему тебя приняли только в один медицинский вуз? — спрашивает мама.

— Нет! Конечно, нет! — Бог свидетель, я не щадила сил при подготовке к поступлению, зная, как это важно для семьи. Но хотя программа Северо-Западного университета котируется выше, чем даже брауновская, когда я не поступила в кучу мест, куда подавала заявления, мама и папа обвинили меня в том, что я налажала с биологией. — Откуда у тебя это?

— Позвонила какая-то женщина и поинтересовалась, пойдешь ли ты к ним, — цедит мама сквозь зубы.

Представляю, с каким бешенством она говорила по телефону, а потом иступленно обшаривала мою комнату. Мама встряхивает письмо, будто по нему ползают рыжие муравьи:

— У танцорки нет будущего! Хочешь в старости стать похожей на Агату? Хочешь, чтобы мы тоже стали такими?

Агата — мамин излюбленный наглядный пример из церкви: эта старушка ходит на бесплатные обеды для пожилых, неряшливо, точно ребенок, мажет губы и щебечет о том, как танцевала в труппе Кливлендского балета.

У папы такой потрясенный вид, словно я достала пистолет и выстрелила ему в грудь.

— Ты сообщила в Северо-Западный?

— Нет, конечно, — отвечаю я, и папа облегченно выдыхает. — Я еще никому не сообщала!

Однако я без труда прочитываю текст в воображаемом пузыре над головой Меган: «Возьми и скажи, чего ты хочешь. Нельзя, чтобы родители обращались с тобой как с несмышленышем».

— Думаешь, папе хотелось столько лет возить санитарную каталку? — спрашивает мама. — Он занимался этим, чтобы прокормить нас!

Он занимался этим потому, что комиссия по лицензированию не подтвердила бы его китайский диплом врача без прохождения ординатуры, которую папа не мог себе позволить, имея на руках жену с ребенком на подходе. Потому, что этот мир разрушает все наши мечты. Я знаю, господи, знаю! На этот раз мама не добавляет свое обычное: «Но оно того стоило. Ты выросла в Америке. Перед тобой открыты возможности, о которых мы и мечтать не могли».

И вот я выросла с сознанием того, что мне, как старшему ребенку в семье, предстоит отработать за двоих.

«Тогда зачем ты отдала меня на танцы, когда я была маленькой? — хочется крикнуть мне. — Для чего угощать человека медом, зная о его предрасположенности к диабету? Для чего приучать его к запретному зелью, превращая в наркомана, пропитывая мышцы дурманом и насыщая им каждую клеточку кожи?»

— Ты так много трудилась, — бормочет папа.

Он имеет в виду — ради поступления в медицинский вуз, но я невольно потираю вздувшиеся на ладонях волдыри.

Грозовые тучи над головой уже затянули небеса пеплом.

— В Тиш, — с трудом выговариваю я, — я подала заявление просто так. И сначала даже не прошла. Это было не всерьез…

— Тогда это, — мама комкает письмо, — тебе не нужно.

Меткий бросок, достойный профессионала, — и адресованное мне послание исчезает в мусорном баке.

— Оно мое! — взвываю я и хватаюсь за ржавый край бака. Волдыри лопаются, когда я подтягиваюсь, но туфли скользят, — чересчур высоко, слишком удушливый запах исходит от гниющего мусора, чтобы спасти мое сердце, пульсирующее теперь по другую сторону, а мама хватает меня сзади за купальник, стаскивает и захлопывает крышку, со свистом рассекая смрадный воздух.

— Что с тобой такое? — кричит она.

Мои плечи дрожат. Мне холодно. Очень холодно, несмотря на теплую июньскую сырость. Дэн прислонился спиной к своей машине. Меган вцепилась в наши флаги. Пусть бы они были где угодно, только не здесь. Карие глаза Меган умоляют: «Скажи им, скажи им, скажи…»

Я выдавливаю из себя, изо всех сил стараясь совладать с голосом:

— Мне просто необходимо выступить в выходные на параде. — Не стоит рассказывать родителям о прослушивании, пока я не получу стипендию. — А биологией я буду заниматься между репетициями. И обязательно подготовлюсь к учебе. Обещаю.

— Эвер… — протестует Меган, но я мотаю головой. Мы не можем позволить себе Тиш. Стипендия — мой единственный шанс, и пока я ее не получу, нет смысла возражать родителям.

Мама и папа обмениваются взглядом, который мне совсем не нравится.

— Не только биологией, — сухо отвечает мама. — Китайским тоже.

— Китайским?

Так вот что за распечатка с иероглифами была тогда у мамы, но… Серьезно? Утренняя субботняя китайская школа была сущей пыткой: полчаса езды до недорогих курсов в