Ему вдруг померещилось, что чернота отступила, и вот он в тускло освещенной избе, видит себя, жующим краюшку хлеба. Уже вечер, и он не хочет идти спать, пока родители не вернулись. Ивана с младшим братом, мерно посапывающим на кровати, оставили с бабкой, и он уговаривал ее рассказать сказку, а она вредничала. И сейчас, сидя на кровати, грозила ему своей клюкой. «Ну прямо еще один страшный, перекрюченный, деревянный перст», – испуганно думал и в то же время с каким-то благоговением смотрел на нее Иванушка. "Перебьешься! Сказку ему! Спи немедля, негодник! А то…" – бабка, зловеще сощурясь, открыла свой беззубый рот, с острым на словцо языком и стала медленно вращать клюкой. Но взгляд Вани был прикован только к узловатому пальцу. "За тобой придет Дед Паяльник!" – и согбенный палец метнулся резко в сторону Вани, от неожиданности краюшка упала на пол.

"Какой такой Дед Паяльник?" – с дрожью в голосе спросил у бабки или вернее у деревянного пальца, так как его глаза ну просто прилипли к этому пальцу, предчувствуя, что ничего доброго ему не поведают.

"Хе-хе, этот дед приходит за такими озорниками как ты, чтобы сделать из них "паинек". Он их успокаивает… но по-особенному, по-свойски, хе-хе, сечешь, дурена? Вона, братец твой уже десятый сон видит, а ты все мамкаешь-да-папкаешь, тьфу", – и она метко сплюнула прям между досок. "Так вот, в темную-темную ночь он приходит за непослушными детьми", – ее рот растянулся в плотоядной, бездонной и беззубой улыбке. "Хватает их своими волосатыми ручищами и тащит к себе в логово. Бедняжки машут ручонками, пихаются ножками и вопят во все горло. Только не издают ни звука!" – бабка открыла свою пасть как можно шире и показала, как те несчастные дети беззвучно вопят, а язык ее ворочался черным зверем в глубине этой темной пещеры. "Рыдают шалопаи, а из очей их капают слезы, которые и не слезы вовсе, а горячее олово, обжигающее им щеки. А по утру, родители только и обнаружат что капельку олова, невесть откуда взявшуюся. А кто сметливее поймет, что страхолюд их чадо утащил. И поделом ему, значит много озорничал, и забудут, как звать дитятко." А Ваня стоит и дрожит от страха перед Дедом Паяльником, и думает, как бы поскорее стать хорошим мальчиком и искупить все свои детские шалости, чтобы, не дай бог, не забыли "как звать дитятко". Заревел тут Ваня и побежал в кровать, к братцу, уткнулся в подушку и подрагивает всем тельцем, а бабка смеется: "Тота, будет тебе, спи давай, а то…" Беззубый рот подрагивает, извергая едкий скрипучий старческий смех: "Хе-хе-хе-хе".

"Да сказки все это", – Иван храбрился перед своим внутренним голоском, – "дура безумная бабка была, царствие ей небесное, не любила она меня, сам не знаю почему… Вот и пужала…"

Иван споткнулся и упал куда-то вбок, погрузившись в мокрую почву. Выругавшись крепко, он стал подниматься, как вдруг ощутил… как тощий костлявый палец уперся ему в спину. Словно льдом провели от того места прямо к промежности, и к собственному стыду, Иван ощутил, как что-то теплое стало ласкать внутреннюю поверхность бедер влажными пальцами.

"Нам каюк! – это ДЕЕЕЕЕЕЕЕД!" – душераздирающе завопил его внутренний голосище.

"Господи помилуй!" – только и успел вымолвить Иван…

Сотканная из эбеновых лоскутов его окутывала непроглядная мгла.

"Вокруг тьма, где я?" – подумал Иван, приходя в себя – "Я на том свете что ли?"

"ДЕЕЕЕЕЕЕЕД!" – напомнил о себе голос, каким-то призрачным эхом отозвавшись в его голове.

Тут он ощутил остатки тепла, еще не покинувшие его ног, и им овладел стыд, а также пришло осознание того, где Иван находится. Он снова стал подниматься, и вдруг вновь ощутил касание чего-то тонкого на своей спине. Но в этот раз не дал воли паникующему голоску, стал шарить в темноте рукой и обнаружил ветку от дерева, бесцеремонно тыкавшую в него своим тщедушным пальцем. Со зла он отломал эту пакость, и отбросив в сторону, стал шарить по земле в поисках своей палки, которую выронил при падении.

"Неужели век мой подошел к концу?" – вновь продолжив движение. «Движение – жизнь», – Иван давно усвоил эту истину. Он не мог вместить в себя эту идею, она словно пузырек воздуха стремилась вылететь на поверхность из темных вод. «А эти глупые бабы, что говорят, мол, бойся жить, а умирать не бойся. Вот их бы сейчас сюда, в эту темень! Вот бы посмотрел я на них… Хотя куда уж тут посмотреть? Ни зги не видно." Иван продвигался все дальше в эту прожорливую утробу темноты, и его посещали невеселые думы: "Боже, прошу тебя, если хочешь смерти моей, прошу отсрочь, отче, дай до дому добраться, чтобы принять ее из дланей твоих среди родных, милых сердцу лиц: жены, матери, отца, брата, крестных, друзей моих. Почто ты, отче, наказываешь-то меня?"

Он поднял очи горе и, о чудо, увидел звезды. Туман начал рассеиваться, едва, но все же лучше, стали проступать силуэты деревьев. "Спасибо тебе, Боже", – и Иван повалился в чавкающую землю коленями и перекрестился троекратно. На него снизошло какое-то умиротворение, и его сердце вдруг успокоилось, перестало бухать в груди. Он слился с тишиной, окружавшей его, и тут до обостренного темнотой слуха будто что-то донеслось… "Никак говорит кто?" – прошептал Иван своему визави в голове (а может и верной палке в руке).

Обрадованный и мокрый, он медленно, чтобы не растянуться еще раз, заковылял в сторону раздающихся голосов. Через какое-то время Ивану показалось, что он услышал какое-то песнопение, и ему невзначай вспомнилось… Когда умер его дед, мать садилась в изголовье к покойнику по утру со свежеиспеченной ржаной лепешкой и говорила срывающимся голосом: "Батюшка миленький, на-ка тебе откушать свеженькой лепешечки." И ждала, будто думала, что встанет дед и примет хлеб. Но нет, лежал дедушка и не двигался, а она подвывала потихонечку и покачивалась взад-вперед, взад-вперед с этой лепешкой в руках.

Через некоторое время стало суше под ногами. Наконец-то звук чавкающих шагов больше не будет преследовать его! Иван вышел из леса на опушку. На небольшом возвышении он увидел избу, контур избы четко прорисовывался на фоне неба. Вне себя от радости он бросил палку и побежал, по дороге восхваляя Всевышнего и осеняя себя крестами. Подойдя ближе, Иван заметил, что в избе будто бы горит свет. "Эй, хозяева!" – крикнул он, но ответа не последовало – "Позвольте зайти заплутавшему, добрые люди!" Никто не ответил,