держат годами, не отпуская?.. Конечно, сегодня, после нескольких лет довольно упорной, а главное, заинтересованной работы над крохотным отрезком исторического времени XVIII столетия, падающего на период частой смены правителей, на репрессии, я бы мог попробовать экстраполировать свой исторический интерес на свое время, а судьбу героя или героев — на свою. Но это было бы слишком прямолинейно. Связи, конечно, есть, но они сложнее.

Повествование, представленное в этой книге, не является, как мне кажется, ни историческим романом, ни чистым жизнеописанием избранного героя, в их классическом жанровом, так сказать, виде. Скорее, это некий опыт историко-литературного расследования, основанный на документах, но и не лишенный домыслов там, где это было допустимо и возможно с точки зрения автора. Однако такому необычному определению мешает довольно большое количество авторских отступлений, реминисценций и попыток осмыслить какие-то черты уже своего времени с исторических позиций... Может быть, правильнее было бы назвать это повествование «романом-эссе»? Имея в виду лишь чисто смысловое определение такого жанра, как «непринужденное изложение, подчеркивающее индивидуальную позицию автора и ориентированное на разговорную речь», не более. Но в самом термине «эссе» есть какая-то претенциозность. Мною же во время работы двигало прежде всего желание не удаляться, насколько это возможно, от исторической правды и писать просто. Конечно, о том, что получилось, судить читателям.

Хочу в «Предуведомлении» рассказать в общих чертах еще о том, как я работал. Без особых подробностей.

Пожалуй, мое историческое самообразование началось с того, что однажды в Доме Книги на Невском проспекте при входе я случайно купил полную «Историю России с древнейших времен» С. М. Соловьева у одного инвалида... Спасибо ему!.. Случилось это где-то в конце 60‑х, когда книжного бума еще не было. Дома я начал читать, неожиданно увлекся и не отрываясь проштудировал все двадцать девять томов. Это явилось будто прозрением. Потом было много других исторических сводов, составленных не менее достойными людьми, но «История» Соловьева так и осталась для меня «первой любовью» по сей день.

Как всякий неофит, я вначале свято верил каждой фразе из прочитанных книг и нередко недоумевал, встречая пробелы и даже противоречия в толкованиях одних и тех же мест разными авторами. Лишь много позже отыскал я любопытное высказывание профессора Н. И. Кареева, достаточно актуальное и для наших дней. Николай Иванович писал, что «достоинство истории, как «свидетельницы истины», требует полной свободы; но бывали целые периоды, когда правительства не позволяли касаться наиболее важных исторических вопросов, по тем или иным политическим соображениям, и общество, находившееся в других отношениях на высоком культурном уровне, или совсем не знало своего прошлого, или представляло его себе в том виде, в каком это было желательно официальной историографии...».

Разочаровавшись несколько в сводах, я принялся читать мемуары, воспоминания и письма, даже заметки в «Санктпетербургских ведомостях» позапрошлого века. Мне казалось, что, чем ближе документ к эпохе, тем больше в нем правды. Святая простота! Сомнительная истина, гласящая, что никто не врет так много и так самозабвенно, как очевидец, — оказывалась бесспорной.

Мне отчаянно хотелось знать подробности, мелочи жизни, быта ушедшего времени. Но русские авторы, как правило, опускали эти подробности, очевидные для них. Выручали записки иностранцев, но они часто оказывались излишне субъективными. Особенно трудно давалось мне понимание причин приязни-неприязни между отдельными историческими личностями, государственными деятелями. Как сыскать ключ к взаимоотношениям людей и где найти подтверждения собственным выводам, чтобы не соблазниться на выдумку? Сначала я делал общие выписки, потом стал составлять карточки-формуляры на тех, кто являлся современниками интересующих меня событий, кто в силу родства ли, соседства или общих служебных интересов мог быть связан с главным героем. И тут я сделал открытие для себя, что одно из величайших зол нашего времени — непотизм, или служебное покровительство родственникам, кумовство, — отнюдь не является изобретением XX столетия. Я продолжал чертить родословные деревья, составлять хронологические таблицы событий внешней и внутренней жизни избранного периода. Приписывал слева и справа на обрывках бумаги сопутствующие интриги в придворной и административно-общественной жизни и даже мелкие события личного плана действующих лиц... Вести такое расследование — занятие чрезвычайно увлекательное, хотя и не простое. Как восстановить, именно восстановить, жизнь, отделенную от нас быстротекущим потоком времени, ежели мы с молоком матери впитали истину, что «в одну реку не войти дважды»?..

Понятно, что в процессе своей работы я беспрестанно «изобретал велосипеды», искренне считая их космическими кораблями-звездолетами, и притом безумно гордился «собственной методологией». Специалисты-историки наверняка высмеяли бы меня. К примеру, прочитав где-то, что еще в древнеримские времена была создана устойчивая схема вопросов для расследования, так называемая знаменитая «римская формула», заключающаяся в логической цепи вопросов: «кто—что—где—с чьею помощью—для чего—каким образом—когда», и что эта формула сохранилась в юриспруденции до наших дней, я тут же принял ее на вооружение... Затем, вспомнив, что когда-то был знаком с опросным методом, применяемым ныне в психологии для исследования жизненного пути реального человека, тоже стал применять его в своей работе. Только вместо живых реципиентов, то есть опрашиваемых субъектов, отвечающих на задаваемые мною вопросы, я имел дело с документами, дневниками, воспоминаниями...

5

Постепенно в моих папках накопилось множество всевозможных сведений об эпохе и о людях. Я постарался разыскать портреты большинства действующих лиц и повесил их над письменным столом. И постепенно, мало-помалу они стали для меня оживать. Из-под резца гравера начали проступать черты характеров. Знакомство с биографиями позволило прийти к мысли, что и среди них, как среди моих и ваших знакомых, есть умные и глупцы, хитрованы и продувные бестии, а также простаки и славные люди, благородные, смелые и великодушные, но так же встречалось, как и ныне встречается, немало злобных трусов и мелочных негодяев. Причем почему-то о дураках или злодеях сведений всегда оказывалось больше.

Труднее всего оказалось собрать материал о главном герое — Федоре Ивановиче Соймонове. Несмотря на разностороннюю деятельность, человеком он был скромным. Другие, более яркие фигуры эпохи постоянно затмевали его.

К счастью, в сферу моего внимания попали работы советского историка Леонида Аркадьевича Гольденберга, подлинного первооткрывателя и биографа Соймонова. Его книги и библиографические указания позволили вести поиски более целенаправленно. И, пользуясь случаем, я хотел бы принести свою благодарность уважаемому исследователю.

Накапливая свой «архив», я пытался все время приводить его в систему. Понимаю, что склонность к классификации и к упорядочиванию не черта гения. Но что поделать... Я раскладывал бесконечный «пасьянс», что-то компоновал, что-то выбрасывал, а потом лихорадочно