только не глупцами. С удивлением мы делаем это открытие в определенных ситуациях. При этом не столько создается впечатление, что глупость – прирожденный дефект, сколько напрашивается вывод, что в определенных обстоятельствах люди оглупляются или сами дают себя оглуплять. Мы наблюдаем далее, что замкнутые и одинокие люди подвержены этому недостатку реже, чем люди и группы людей, склонные к общительности (или обреченные на нее). Поэтому глупость представляется скорее социологической, чем психологической проблемой. Она не что иное, как реакция личности на воздействие исторических обстоятельств, побочное психологическое явление в определенной системе внешних отношений. При внимательном рассмотрении оказывается, что любое мощное усиление внешней власти (будь то политической или религиозной) поражает значительную часть людей глупостью. Создается впечатление, что это прямо-таки социологический и психологический закон. Власть одних нуждается в глупости других. Процесс заключается не во внезапной деградации или отмирании некоторых (скажем, интеллектуальных) человеческих задатков, а в том, что личность, подавленная зрелищем всесокрушающей власти, лишается внутренней самостоятельности и (более или менее бессознательно) отрекается от поиска собственной позиции в создающейся ситуации. Глупец часто бывает упрямым, но это не должно вводить в заблуждение, будто он действует самостоятельно. Общаясь с таким человеком, просто-таки чувствуешь, что говоришь не с ним самим, не с его личностью, а с овладевшими им лозунгами и призывами. Он находится под заклятьем, он ослеплен, он поруган и осквернен в своей собственной сущности. Став теперь безвольным орудием, глупец способен на любое зло и вместе с тем не в силах распознать его как зло. Здесь коренится опасность дьявольского употребления человека во зло, что может навсегда погубить его.

Но именно тут становится совершенно ясно, что преодолеть глупость можно не актом поучения, а только актом освобождения. При этом, однако, следует признать, что подлинное внутреннее освобождение в подавляющем большинстве случаев становится возможным только тогда, когда этому предшествует освобождение внешнее; пока этого не произошло, мы должны оставить все попытки воздействовать на глупца убеждением. В этой ситуации вполне очевидна тщетность всех наших усилий постичь, о чем же думает «народ» и почему этот вопрос совершенно излишен по отношению к людям, мыслящим и действующим в сознании собственной ответственности. «Начало мудрости – страх Господень» (Пс. 110, 10). Писание говорит о том, что внутреннее освобождение человека для ответственной жизни перед Богом и есть единственно реальное преодоление глупости.

Кстати, в этих мыслях о глупости все-таки содержится некоторое утешение: они совершенно не позволяют считать большинство людей глупцами при любых обстоятельствах. В действительности все зависит от того, на что делают ставку правители – на людскую глупость или на внутреннюю самостоятельность и разум людей.

Презрение к человеку?

Велика опасность впасть в презрение к людям. Мы хорошо знаем, что у нас нет никакого права на это и что тем самым наши отношения с людьми становятся абсолютно бесплодными. Вот несколько соображений, которые помогут нам избежать этого искушения. Презирая людей, мы предаемся как раз основному пороку наших противников. Кто презирает человека, никогда не сможет что-нибудь из него сделать. Ничто из того, что мы презираем в других, нам не чуждо. Как часто мы ждем от других больше, чем сами готовы сделать. Где был наш здравый смысл, когда мы размышляли о слабостях человека и его падкости на соблазны? Мы должны научиться оценивать человека не по тому, что он сделал или упустил, а по тому, что он выстрадал. Единственно плодотворным отношением к людям (и прежде всего к слабым) будет любовь, то есть желание сохранять общность с ними. Сам Бог не презирал людей. Он стал человеком ради них.

Имманентная справедливость

К самым поразительным и неопровержимым открытиям я отношу опыт, что зло оказывается на поверку (и очень часто за удивительно короткий срок) глупым и бессмысленным. Этим я не хочу сказать, что за каждым преступлением по пятам следует наказание. Я имею в виду, что принципиальный отказ от божественных установлений (якобы в интересах самосохранения человека на земле) идет вразрез с подлинными интересами этого самосохранения. Этот опыт можно истолковывать по-разному. Но, во всяком случае, одно не вызывает сомнения: в совместной жизни людей существуют законы, которые сильнее всего того, что пытается встать над ними, а потому игнорировать эти законы не только неверно, но и неразумно. Отсюда становится понятным, почему аристотелианско-томистская этика возводит благоразумие в одну из кардинальных добродетелей. Вообще, благоразумие и глупость нельзя считать этически нейтральными, как это хотела бы нам внушить неопротестантская этика убеждения (Gesinnungsethik). В полноте конкретной ситуации среди содержащихся в ней возможностей умный человек сразу распознает непроходимые границы, устанавливаемые любой деятельности вечными законами человеческого общежития; распознав их, разумный человек действует в интересах добра, добрый – в интересах разума.

Естественно, что нет ни одного сколько-нибудь важного в историческом плане деяния, которое не преступило бы в свое время границ этих законов. Коренное различие состоит в том, что это нарушение установленных границ рассматривается либо как принципиальная их отмена и тем самым подается как своего рода право, либо остается в сознании как неизбежная вина, загладить которую можно лишь скорейшим восстановлением и соблюдением закона и его границ. Не всегда следует говорить о лицемерии, когда за цель политических действий выдается установление правопорядка, а не голое самосохранение. Уж так устроен мир, что принципиальное уважение последних законов и прав жизни благоприятствует и самосохранению и что эти законы допускают лишь краткое, неповторяющееся, необходимое в конкретном случае нарушение, рано или поздно карая со всесокрушающей силой того, кто необходимость возводит в принцип и таким образом утверждает собственный закон. Имманентная справедливость истории награждает и казнит только деяние, сердца же испытывает и судит вечная божественная справедливость.

О действии Бога в истории. Несколько пунктов моего кредо

Я верю, что Бог из всего, даже из самого дурного, может и хочет сотворить добро. Для этого Ему нужны люди, которые используют все вещи в благих целях. Я верю, что Бог в любой беде стремится дать нам столько силы сопротивления, сколько нам нужно. Но Он не дает ее заранее, чтобы мы полагались не на себя, а лишь на Него. Такая вера должна была бы освободить от всякого страха перед будущим. Я верю, что даже наши ошибки и заблуждения не напрасны и что Богу не сложнее с ними справиться, чем с нашими так называемыми благими делами. Я верю, что Бог – не вневременной фатум, Он ожидает искренней молитвы и ответственных дел и не остается безучастным.

Доверие

Едва ли не каждый человек испытал предательство на своем опыте. Фигура Иуды, столь непостижимая прежде, уже больше не чужда нам. Да весь воздух, которым мы дышим, отравлен недоверием, от которого мы только что не гибнем.