поглотила его без остатка, а чувство вины не дает дышать. Домашнее насилие – нелегкая тема для разговора. И, как я узнала, занимаясь этим делом, о нем трудно писать журналистское расследование. Его груз непомерен, но при этом история покрыта тайной. Репортер может находиться в зоне военных действий и описывать свои наблюдения. Можно приехать туда, где царят голод, болезни, и написать о бедствиях в режиме реального времени. Можно отправиться в клинику ВИЧ / СПИД, онкологический центр, лагерь беженцев или приют, и написать о страданиях их обитателей. Можно подойти к этим проблемам общества, экологии, социального благополучия и геополитики изнутри, и рассказать о них в режиме реального времени, наблюдая их прямо перед собой. Даже если пишешь о проблемах послевоенного времени, как мне нередко случалось в Камбод же, то осознаешь, что твои собеседники в безопасности, просто потому что война, природная катастрофа или иная трагедия, приведшая тебя туда, уже позади. В случае домашнего насилия самое сложное – это писать о ситуации, непредсказуемой настолько, что всё написанное может поставить под угрозу безопасность тех, о ком пишешь, а они и так находятся в зоне повышенного риска. И всё же по канонам журналистской этики каждый имеет право высказаться о происходящем – будь то жертва или преступник. Для меня это вылилось в несколько эпизодов, когда я провела месяцы, порой годы, беседуя с жертвами, а результат был нулевым, ибо даже попросить о беседе с оскорбителем значило поставить под угрозу безопасность жертвы. Например, я больше года беседовала с одной женщиной, а дальше ей пришлось отказаться от наших встреч – просто чтобы защитить себя. Многие годы она провела с мучителем, который раздетой привязывал ее к трубам отопления, или накидывал ей на голову одеяло, обмотав шею изолентой. История ее мучений и долгожданного освобождения – одна из самых ужасающих в моей практике. Даже сейчас, в этих строках я многое опускаю, сохранив лишь упоминание о трубах отопления и одеяле, поскольку они фигурируют во многих других историях и не указывают именно на нее.

В случае домашнего насилия для жертв часто всё не заканчивается раз и навсегда. Женщины, которым удалось вырваться от своих мучителей, зачастую проводят всю жизнь, обсуждая с ними возможность опеки над детьми. И даже если дело не касается детей, многие жертвы вынуждены быть начеку еще долго после ухода от мучителя, особенно если результатом издевательств стало тюремное заключение. Если у них появляется новый партнер, они оба оказываются под угрозой. Одна из женщин, с которыми я беседовала, назвала это состояние «держать голову на шарнире», по крайней мере, пока дети растут. Визиты и встречи с детьми известны как потенциально опасные события даже для тех жертв, которым удалось выйти из ситуации. Я знаю историю женщины, лицо которой было разбито о каменную стену во время опекунского визита, причем дети видели эту сцену из машины. На тот момент она уже много лет была в разводе. Вчера (12 сентября 2018 года), когда я писала эти строки, в Бейкерсфилде, штат Калифорния, было застрелено 6 человек, включая бывшую жену стрелявшего и ее нового друга. Поиск в Google по ключевым словам «отдельно живущий супруг» и «убил» дают более пятнадцати миллионов результатов. Избежать жестокого отношения один раз не значит навсегда оказаться в безопасности. Это подтолкнуло меня к необходимости удерживать хрупкое равновесие между канонами журналистской этики и безопасностью тех, кто решился на беседу со мной. По возможности я разговаривала со многими людьми касательно одного и того же случая, но иногда поиск агрессора может привести к риску для жертвы. Имена некоторых из моих собеседников изменены, а информация о личности не упомянута для сохранения их безопасности и тайны частной жизни. В иных случаях кого-то из участников или свидетелей событий уже не было в живых. Мой подход состоял в редактировании, а не изменении информации, за исключением имен. Каждое изменение указано в тексте.

Домашнее насилие не похоже ни на какое другое преступление. Оно происходит не из-за того, что кто-то оказывается не в том месте и не в то время. Считается, что наши дом и семья священны, «тихая гавань посреди безжалостного океана», как настойчиво вбивала нам в голову преподавательница социологии в колледже (именно на ее занятии я впервые услышала эту фразу). Вот это и делает ее столь неубедительной. Ведь домашнее насилие совершает тот, кого ты хорошо знаешь, тот, кто заверяет тебя в своей любви. Оно может быть скрыто от самых близких, и часто физическое насилие не столь страшно, как эмоциональное. Не счесть тех, кто клялся в любви к своим жертвам, издевательства над которыми привели их за решетку. Сама мысль о том, что кто-то настолько захвачен любовью, что оказывается совершенно бессильным перед ней, это сильный афродизиак. Хотя интеллектуальное усилие, необходимое, чтобы заставить человека понять, что его любовь и его насилие имеют единую природу, безусловно, лицемерно. Я поняла, что нарциссизм – частое явление у насильников. Нередки и другие факторы, из-за которых лицемерие становится условием выживания: зависимость, нищета, другие причины для отчаяния – всё это может быть губительным в сочетании с токсичной маскулинностью особого рода.

Согласно представлениям, укорененным в нашей культуре, у ребенка должен быть отец, несмотря ни на что, отношения являются непререкаемой ценностью, семья – ячейка общества; личные вопросы лучше решать без огласки, нельзя отказываться от брака и растить ребенка в одиночку. Мишель Монсон Мозур вновь и вновь повторяла эти истины, уверяя свою мать, что не желает растить детей в «разрушенном доме». Как будто дом, где один взрослый издевается над другим, не разрушен, а у разлома есть степени.

Эти идеи коварны и устойчивы. Они становятся очевидными, когда наши политики обсуждают повторное введение Акта против насилия над женщинами, при этом утверждая его копеечное финансирование из федерального бюджета. В настоящее время ассигнование на этот Акт не превышает 489 миллионов долларов[14]. Для сравнения: годовой бюджет Департамента Юстиции, в юрисдикции которого находится Отдел по вопросам насилия над женщинами, сейчас составляет 28 миллиардов долларов[15]. Или взглянем на это иначе: самый богатый человек в мире, Джефф Безос, состояние которого оценивается в 150 миллиардов долларов, мог бы поддерживать финансирование Акта против насилия над женщинами на текущем уровне еще триста лет, и при этом ему удалось бы выкроить пару сотен миллионов на то, чтобы обеспечить себе скромное существование[16].

Но есть и другие способы заставить жертв остаться жертвами. Например, когда наша судебная система вынуждает их защищаться,