— Вера? — Он стал такой растерянный, засмущавшийся. — Ты откуда здесь?

А она уже обнимала его, вдыхала его запах. И слёзы текли по её лицу, как два ручейка. И та боль, которую она носила столько лет, уходила, уплывала со слезами.

— Вера, прости, — он тоже не мог поверить, что она здесь, сейчас с ним. — Ведь я всё время помнил о тебе, думал, если вернусь — не простишь. А потом я стал вот таким…

А она не могла от него оторваться. Так и стояли они, обнявшись, не веря своему счастью. И будут жить они долго и счастливо. Родят двух прекрасных сыновей. Глаза ему подлечат, а лицо… Ну, что лицо? «С лица воды не пить», — как говорят в народе. Была бы душа да любящие сердца. А это теперь у них никому не отобрать. Такая судьба.

Желтоликая луна

Ночи, и частенько бессонные, с тысячами мыслей, которые днем где-то прячутся в глубине подсознания, а ночью — будто бы настал их час, — выползают из каких-то глубин, до мельчайших подробностей, и точат, точат твою память, всплывают события, о которых уже не хочется никогда вспоминать. А уж тем более, ночью, когда стараешься изо всех сил уснуть, но они как паразиты тревожат, вызывая беспокойство усталой души. И ты встаешь, идешь к окну, как будто бы оно имеет какую-то связь с твоим прошлым и сглаживает те ощущения, которые хочется стряхнуть с себя и забыть. Долго смотришь в темное небо, беззвучно произнося слова, которые днем не имели бы для тебя никакого смысла. Иногда из-за туч появляется нависшая луна, подмигивая тебе желтым оком. Держись, человек, ты — частичка Вселенной, и я тоже принимаю участие в твоей жизни. Влияю на твое настроение: встанешь ли ты утром бодрым, или, как сейчас, будешь стоять у окна, а утром — разбитый, с опухшими глазами, станешь ругать и эту ночь, и луну, которая нагло заглядывала в твое окно. Но таких мыслей не было у этой женщины — уже далеко не молодой и не умеющей рассуждать о великой Вселенной и о влиянии луны на судьбы людей. Ей тоже не спалось, и в такие ночи она вставала, открывала окно пошире, если позволяли сезон и погода, и, облокотившись на подоконник, вглядывалась в эту тягучую темень. Её подслеповатые глаза почти не различали стволы деревьев и стоящих неподалеку многоэтажек. Но в некоторых домах горел свет, люди тоже где-то не спали по каким-то причинам, ее это почему-то радовало. Ну, совсем чуть-чуть. Ее маленькие и тоненькие ноги уже чувствовали холод. Ночной прохладный воздух наполнил комнату, и по ее исхудавшему тельцу пробегала дрожь, но старушка не уходила. Эта темнота чем-то манила и пугала одновременно. Казалось, сейчас что-то произойдет из ряда вон выходящее. Но только где-то далеко лаяла собака отрывисто и зло. Женщина уже окончательно замерзла, но продолжала стоять лишь для того, чтобы потом почувствовать наслаждение от теплого толстого одеяла, под которым её почти не было видно, ведь оно ее так заботливо согревало, покрывая своим теплом. Будильник, отсчитывающий секунды и минуты, был для нее живым существом, стоял на старенькой тумбочке и создавал атмосферу уюта.

Скрипучая железная кровать… Она помнила ее еще молодой, полной сил. Все эти положительные мелочи были для нее радостью бытия. Отойдя от окна, она тихонько мелкими шажками, двигалась к кровати. Застиранная, старая ночная рубашка не облегала её тело, она висела на ней мешком, но она ее очень любила, и ей совсем не хотелось никакой другой, потому что эта уже срослась с ней и чувствовала она себя в ней комфортно, а заменить — это как бы предать старого друга.

Седые волосы были мягкие и тонкие, как у ребенка, и, выходя куда-то, она их стеснялась, прически не получалось и при малейшем дуновении ветра они разлетались, как одуванчик. Сейчас её уже не волновали прическа и внешний вид, ни её руки, которые иногда она все-таки пристально рассматривала, лёжа в постели. Ей некуда было спешить, некому было готовить завтрак, даже если бы и было кому, то силы её были совсем невелики и, чтобы досадить самой себе, она начинала себя рассматривать. Вначале руки. Она помнила их изящество и тонкость кистей, длинные фаланги пальцев — как будто продолжение её чувственности и эмоций. Она поднимала их и опускала, как раненая птица, которая пытается взлететь и не может. Всматривалась в эти морщинистые узловатые конечности (так она их теперь называла), оттягивала кожу, которая не пыталась сопротивляться и если бы чуть поднапрячься, то, наверное, её можно было стянуть, такая она была податливая. С отчаянием старушка переводила взгляд на свое тело. Кто смиряется, как оно стареет? О, эти ноги — длинные и упругие, они не знали усталости, их так любили целовать мужчины, а теперь это напоминало две высохшие палки, без мышц, с крючковатыми пальцами. А руки уже поднимались выше к груди, нащупывали какие-то пустые мешочки. Куда делась ее налитая, как спелое яблоко, красивая грудь? И она с отчаянием одергивала руки. Ну, уж ниже талии она и трогать не будет, зная, что там отвисшая старая задница с дряблой кожей.

Такие обследования тела были редкими. Она и так его знала и видела, как её тело готовится, не спрося её, уйти в другой мир. Иногда она подходила к иконам и молилась, прося прощение за несмирение и неприятие такой старости. Ведь Богу нужна душа, а не морщинки, которые не пощадили и её лица тоже, изуродовав его вдоль и поперек. У зеркала она почти никогда не задерживалась, а если и случалось, то не сразу смотрела на себя. Там была другая женщина, которую ей не хотелось знать и видеть, от нее прежней ничего уже не было. Что такое время, откуда оно приходит и куда уходит, сметая всё на своем пути, меняя до неузнаваемости? А, главное, зачем? И снова её тянуло к окну, где уже близился рассвет и розоватые тени прочертили темное небо. Она садилась, вытягивала руки, кому-то невидимому, может, надеясь исправить непоправимое. Нет, не надеясь, а мечтая, её мозг еще мог мечтать. Вспоминая себя молодой, задорной, веселой. И в ушах слышались те давние слова: «Женщина, Вы так прекрасны!» Ну, почему нельзя умереть молодыми, нет, то есть старыми, но не состарившимися. Эти мысли её утомили, ей захотелось прилечь. Маленькие тонкие ручки приподняли одеяло, и она неуклюже прилегла на край кровати. Уже совсем рассвело. А