не побоявшийся броситься навстречу врагу вместе со всем штабом, когда была прорвана оборона у деревни Крутицы, и сражался в окопах как простом солдат, пока тридцать вторая «полосухинская» не восстановила положение, — этот человек сконфуженно стоял сейчас за столом, и смуглое лицо его заливал горячий румянец.

А потом все увидели, как дрогнули у него уголки губ, побежали морщинки и, белозубо сверкая под короткими усами, вспыхнула улыбка, весенним половодьем смывая с лица и суровый холод, и скорбь, и сомнения. Это было так неожиданно, что все смотрели только на эту улыбку.

— Выстоим, выдюжим, победим! — отделяя каждое слово, сказал командарм и высоко поднял стакан с вином.

6

С вечера на командный пункт стали поступать донесения. Пять дивизий первого эшелона занимали исходные рубежи для атаки. После каждого донесения командарм брал карандаш и делал отметки на карте. В избе было холодно. Командарм в накинутой на плечи бекеше и белых бурках, обшитых кожей, согнувшись, стоял над картой, упираясь руками в края низкого дощатого стола. Когда входили с докладом, он, не меняя позы, поднимал свои темные сумрачные глаза, молча слушал и брался за карандаш.

Пятидесятикилометровая линия фронта на флангах круто загибалась на запад. В южной части тридцать вторая прикрывала стык с соседней армией. Яростные атаки врага не смогли потеснить ее ни на шаг. Накануне командарм объехал все соединения, отрабатывая со штабами задачу на местности, и с удовольствием вспоминал удобные блиндажи сибиряков, расчищенные окопы, прекрасную маскировку и продуманную систему огня. Все у них было сделано добротно и по-хозяйски. В лесной сторожке, где располагался теперь штаб Полосухина, царило оживление, как перед праздником.

На правом фланге красные линии пересекали Москву-реку, густой сетью разбегались между реками Рузой и Озерной. Здесь в некогда «грозном двуречье», где древние курганы и городища напоминали о былой воинской славе, громили врага лихие полки конного корпуса Доватора. И только в центре с той и с другой стороны неподвижно стояли ударные группы, нацелившись друг на друга.

Работники штаба, готовя приказ для наступления, видели, что командующий сделал все, что было в человеческих силах. И даже немножко сверх того. Он поражал всех своей выносливостью и чудовищной работоспособностью. Целую неделю никто не видел, как он спал, и даже боялись напоминать ему об этом. И когда на рассвете адъютант Дворниченко, молодой, щегольски одетый лейтенант, сменив валившегося с ног дежурного, вошел с докладом, командарм все так же неподвижно стоял у стола.

— Генерал Лебеденко докладывает о взятии Дорохова. Генерал Заев в боевых порядках вместе с танкистами, член Военного совета Иванов с группой политработников выехал в наступающие части.

Командарм выпрямился и несколько минут стоял с закрытыми глазами, покачиваясь от усталости. По напрягшимся мышцам лица и по тому, как у него вздрагивали веки, было видно, что он о чем-то думает.

— Пора и нам! — наконец сказал он.

В Дорохове горела крайняя улица. Бой только что кончился. По дороге и рядом по полю, исхлестанному снарядами, не останавливаясь шли войска. Перекресток на опушке леса был так загроможден разбитой техникой, что пришлось остановить машину. Отблески пламени освещали почерневшие бока танков. На некоторых из них еще были видны затейливые эмблемы. Это были танки, приданные эсэсовской дивизии «Викинг». Командарм мельком взглянул на это железное кладбище и усмехнулся. У него в кармане до сих пор лежала разведсводка от 11 октября. Наряду с другими сведениями, в ней было сообщение о том, что офицеры дивизии «Викинг» поклялись первыми ворваться в Москву, и наутро, переодевшись в парадные мундиры, на танках с открытыми люками двумя колоннами двинулись по Минскому шоссе…

Теперь по этому же шоссе, только в обратную сторону, катились наши танки. Быстро удаляющийся шум боя, непрерывное движение войск к Можайску, первые встречи и донесения — все говорило о том, что наступление развивается блестяще.

На дороге остановился грузовик, и из него выпрыгнул батальонный комиссар Кабанов. Докладывая, он попятился в снег и так стоял, стараясь незаметно втянуть в короткие рукава полушубка свои большие закоченевшие руки. Ночью Кабанов попал в «спираль Бруно» и, выбираясь, в темноте потерял рукавицы.

— Поезжайте в восемьдесят вторую, — приказал командарм. — Бородинское поле вам знакомо. Надо упредить противника и не дать ему взорвать памятники русской славы. Вот возьмите. — И он протянул ему свои меховые перчатки.

До машины командарм дошел с трудом. Ему еще что-то докладывали, но он уже ничего не слышал. Откинувшись на сиденье, командарм крепко спал.

Дорога за горизонт

1

Дул резкий северный ветер, и небо еще не очистилось, когда Алексей встал за штурвал и отослал боцмана вниз. Катер набирал ход, обрастая пеной, и рубку то и дело заливало водой. Пришлось включить лампочку под козырьком, чтобы как следует разглядеть карту. Тонкая линия прокладки уводила на северо-восток и маленьким крестиком обрывалась за семидесятой параллелью. Там, скрытый расстоянием, в серой зыбучей мути крадется вражеский рейдер, а караван, идущий с востока, ничего об этом не знает. Три года длится война, и три года восточнее острова Диксон ходили караваны без конвоя. И вот появились рейдеры и подводные лодки. Да, говорят, еще какой-то новой конструкции. Теперь уж последует самый строгий приказ, и ни одного транспорта без охраны не выпустят. Но это будет потом. Сейчас он должен защитить караван своими двумя торпедами и крупнокалиберным пулеметом. Ничего другого на катере нет. А у рейдера — тяжелые орудия в броневых башнях и современное навигационное оборудование. Охотится он в одиночку и нападает неожиданно, по-пиратски. На то он и рейдер. Беззащитный караван он разнесет в щепки, не получив ни одной пробоины.

Волны стали длиннее и круче, и катеру было труднее ладить с ними. Залив кончился.

— Здравствуй, море, — сказал он и оглянулся.

На том месте, где была чугунная кромка земли, клубились облака и горизонт уже не просматривался. Он вздохнул глубоко, полной грудью, и весело помахал чайкам, устало летящим к берегу. Сейчас он не завидовал им.

Но все то время, когда шли заливом и огибали остров и прямой палец маяка указывал им путь, он чувствовал в себе такую тяжесть, как будто уносил на плечах ту землю, что осталась за кормой. Эта тяжесть навалилась на него сразу, как только Алексей явился в штаб за получением приказа и увидел кавторанга Северного. Приказ он слушал стоя, вытянув руки по швам и глядя прямо перед собой. Он видел лицо кавторанга — суровое очертание лба, плотно сжатые губы, тяжелый непроницаемый взгляд. И тем невероятнее было видеть на этом лице проступающее сквозь