Шрифт:
Закладка:
Вошла Марфуша в подъезд, а там трое нищих выпивают у батареи. Расстелили себе газету «Возрождение», разложили на ней то, что за утро насобирали, и жуют, распивают бутылку самогона. Но нищие пришлые, не местные, а по виду и вовсе не москвичи: один старый, седой, как лунь, другой чернявый, крепкий, но без ног обеих, а третий — подросток. И самогон они, видать, у китайцев на Пушкинской прикупили: в мягкой бутылке самогончик‑то.
— Здравствуй-поживай, дочка, — улыбается ей старик.
— И вам не хворать, — бормочет Марфуша, мимо проходя.
Стала по лестнице подниматься, да призадумалась: надо бы дворнику донести. Нищие‑то разные бывают. В пятнадцатом доме на Святки пустили ряженых, а те по трем квартирам прошлись с револьверами газовыми, да три мешка себе барахла и «накалядовали». Пришлые нищие в лучшем случае на лестнице нагадят, а в худшем — украдут чего-нибудь.
Звонит Марфуша к квартиру дворника на третьем этаже. Открывает дверь дворничиха в бигудях и с папиросой в зубах:
— Чего тебе?
— Там внизу нищие самогонку пьют.
Сказала, а сама — вверх по лестнице бегом. Добралась до своего этажа, в разбитое окно высунулась: что будет? Прошло времени немного, зашумело внизу, хлопнула дверь:
— Ох, родимая моя мамушка!
Вываливается из подъезда старик, за зад держась, следом парень выбегает, потом — инвалид на своих утюгах колбасится. А за ними — дворник Андреич с электрической дубиной. Прицелился, пустил молнию синюю инвалиду в огузье. Завизжал инвалид, заматерился:
— Еб твою проруху-мать!
Грозит ему дворник:
— Сейчас красную пущу! А потом тебя, охальник, в околоток!
Подхватывают старик с мальчиком инвалида, волокут прочь. Мальчишки дворовые им вслед улюлюкают, снежками провожают. Сплевывает красноносый Андреич на снег, складывает дубину, исчезает в подъезде.
Дело полезное, государственное, сделано. Звонит Марфуша довольная в дверь свою. Открывает бабка, от злобы трясется:
— Где ж ты запропастилась, змея?!
Дед, из уборной идучи, подсмеивается за бабкиным плечом:
— Видать за подружку языком зацепилась!
И отец пасмурный на кухне:
— Марфу токмо за смертью посылать.
— Я Амоню блаженного видала, — оправдывается Марфуша. — Он там на улице поднялся, а потом лечебных попросил. Я ему хлеб с табаком и отдала. Пришлось заново все покупать.
Утихает бабка, ворчит:
— Сподобилось ему, ишь…
— И чего он разглядел? — дед интересуется.
— Стрелецких давить будут.
— И Бог с ними, — машет бабка, хлеб у Марфуши забирая.
— У этих не убудет, — бубнит отец.
— Не убудет, точно! — закуривает дед.
— Вон какие рыла понаели без войны, — зевает простоволосая мать, из ванной выглядывая. — Воронин, морда, на трех «меринах» ездит. Садитесь завтракать, что ли…
Помолились всей семьей Николе Угоднику, позавтракали кашей пшенной с молоком, попили чаю китайского с белым хлебом и повидлом яблочным. Отец поковырялся с портсигарами да пошел на свою Миусскую площадь, торговать. Мама с бабушкой в церковь отправились. Дед с санками поехал на Арбат за дровами. А Марфуша дома осталась — посуду мыть. Перемыла тарелки да горшки, потом себе воротнички школьные постирала, да прогладила. А потом села с умницей играть в «Гоцзе».[2] Играла до обеда, но баозцянь[3] так и не смогла найти. Его же искать‑то надобно не в замке, а в подземелье, там где глиняные воины стоят, а потом оживают да бросаются, да выбираются из‑под земли, да ползут к нашей границе. Пока с ними бьешься, баоцзянь синим светится, а как одолеешь их — сразу исчезает. Попробуй тут найди его! Зато, Колька Башкирцев рассказывал, как баоцзянь найдешь — сразу все враги падают замертво, а молодой Государь женится на принцессе Сунь Юн, а для девочек есть ветка: свадьба. Там, он сказал, очень красиво, невеста на пиру меняет шесть нарядов, а потом есть еще одна ветка, запретная: что молодые ночью в опочивальне творят. Это смотреть строго запрещено! И Марфуша это смотреть никогда не будет. А мальчишки, которые баоцзянь нашли, смотрят…
Прошло еще пару часов, прокуковала кукушка настенная. Воротились из церкви мама с бабушкой, приполз дед с санками дров, пришел и отец с площади радостный: продал три портсигара. Удача! С почина купил в аптеке золотник кокоши. Понюхали они с мамой, бражкой запили, и деду с бабкой немного перепало. Отец‑то всегда хмурый, а развеселить его токмо кокоша и может. Словно другим он делается — говорливым, непоседливым, задорным. А когда отец задорный — сразу песни поет: «Осень», «Мне малым-мало спалось», «Ясный сокол на снегу», «Кручинушка», «Хазбулат удалой». Сели они с мамой и дедом на кухне петь. Пели и пели, до слез, как всегда. Марфуша тем временем каши теплой навернула, зашла на школьное Дерево, посмотрела, что завтра в школе предстоит:
1. Закон Божий
2. История России
3. Математика
4. Китайский язык
5. Труд
6. Хор
Шесть уроков, многовато.
С Законом Божьим Марфуша давно дружит, историю государства Российского чтит, китайский учит прилежно, на Труде всегда расторопна, хором поет хорошо, а вот математика… Непростая это наука для Марфуши. И учитель, Юрий Витальевич, не прост. Ох, не прост! Высокий он, худой, тонкий, как баоцзянь, строгий ужасно. Еще в первом классе, когда арифметику изучали, расхаживал Юрий Витальевич по классу, повторяя своим скрипучим голосом: «Арифметика, дети, большая наука». А уж о математике и говорить нечего… Трудно она Марфуше дается: уже восемнадцать раз ставил ее Юрий Витальевич в угол, семь раз — на колени, четыре раза — на горох сухой.
Полистала Марфуша учебник математики ненавистной, закрыла, на полку сунула. Страшные есть учителя. А есть — хорошие, добросердные. Вот, к примеру, учитель физкультуры Павел Никитич: глянет — червонцем одарит. Любимое у него для девочек — забеги. На 500 саженей, тягом, и на 50 — рывом. Летом — в китайках, а зимой — на лыжах. Девочки бегут, а он подбадривает:
— Жги, жги, жги!
У Марфуши лучше всего рывом бегать получается, — быстроногая она, ухватистая. Дважды на соревнования районные ездила. Четвертое место заняла и шестое.
Побродила Марфуша по интерда, да опять все в свою «Гоцзе» играть принялась. Так время‑то до вечера
