и докторские не связаны с оборонкой. И подработка папина не связана с оборонкой, подработка у него там же, на территории института, в соседнем корпусе, где какая-то оборотистая фирма арендовала две комнатки, и папа туда заходит, заносит выполненные задания по созданию хитроумных замков для бандитов и их дверей и всякой подобной ерунды. А кому из нормальных людей могут понадобиться замки, реагирующие только на твой голос? А если ты охрипнешь? Или попросишь соседку зайти полить цветы? Что тогда? Зато мы теперь не нищие, как были раньше, о чем мама с хохотом сообщала всем интересующимся, а совершенно обычные, как большинство населения нашей прекрасной и необъятной родины, не беднее остальных. Меня немножко бесит эта поза – ведь это поза, ничего более? У нищих нет ни своего дома, ни машины, пусть старой, но на ходу, ни дачи с печкой, ни кота, который предпочитает на обед остатки нашего куриного супа или рыбы.

В музыкальном училище я год все-таки отучилась на подготовительном, решила – посмотрю, вдруг первое впечатление было неправильным. Как-то вечером я шла с занятий домой, думая, что здорово было бы брать с собой Рыжика, чтобы не бояться поздно возвращаться по дворам, и вдруг увидела странные мусорки – разного цвета, никогда раньше таких не видела. На одной был явно самодельный плакат «Сделай хоть что-то для планеты или иди и хрюкай дальше!»

Я пришла домой и стала читать о раздельном сборе мусора, который начался не так давно в Москве. Потом, проходя по бесчисленным ссылкам, прочитала про засорение океана, про китов, выбрасывающихся на берег, потому что они съели маленьких рыбешек, которые в свою очередь съели пластик, которым полон океан, про грязные реки России, Китая, Индии, про ужасы Африки, про берега Индонезии, к которым прибивает тонны мусора. Про то, что в маленькой Швеции – много, больше чем в нашей большой стране, современных заводов, без остатка и без вреда перерабатывающих мусор, даже есть завод, где утилизуют старые кроссовки, в которых сорок шесть разных фракций, и всех их нужно перерабатывать отдельно!

Я читала всю ночь, не ложилась спать, уснула за ноутбуком, проспала школу, не пошла на уроки, Рыжика выгуляли родители, думая, что раз я не встаю, то, значит, мне никуда сегодня не нужно. А я спала-спала, и когда проснулась, поняла, что я сегодня – другой человек. Я буду спасать нашу планету, потому что кто-то должен ее спасать.

Я очень быстро нашла себе соратников – в других странах их оказалось даже больше, чем у нас. Пришлось срочно подтягивать английский, на который я до этого плевала. Наверное, у меня все-таки есть крупицы родительского мощного интеллекта – врожденные и благоприобретенные. Поэтому я быстренько разобралась в логике английской грамматики, совершенно простой и банальной (склонений, спряжений нет и – ура!), в том, какие слова нужны для плотного, интересного, плодотворного общения, а что – просто муть, не нужная никому. Четверка по английскому быстро и автоматически превратилась в пятерку, хотя меня это волновало и волнует меньше всего.

Последний раз меня дома спрашивали (и выслушали до конца ответ!), какие у меня оценки, много лет назад, когда у меня была тройка по рисованию и папа подрисовывал страшненьким зайцам, которых я рисовала, смешные и трогательные ушки, а кривым елочкам – красивые бантики и шарики, и наша строгая, неподступная учительница, которую родители между собой по секрету звали Акула Гниловна, смилостивилась и поставила мне четыре по рисованию и три по математике – чтобы урегулировать баланс во Вселенной и заставить моих ученых родителей прийти на собрание, помыть ей окна, еще что-то сделать. Они, разумеется, не пришли. Но началка быстро закончилась, а в средней школе у нас была изумительная, моя любимейшая математичка, которая давала такие интересные задачи, что заинтересовалась даже я, до этого равнодушная хорошистка, и стала ездить на олимпиады по математике.

Вадюша с Валюшей успокоились – рисования больше нет, по математике – то, что надо в нашей семье. А когда очнулись и поняли, что ни математиком, ни физиком, ни арфисткой я не буду, то… нисколечко не расстроились, а даже обрадовались. Ведь я собираюсь поступать в МГУ на географический факультет! А он рядом с физфаком и биофаком. И вообще там островок настоящей науки, там работают хорошие люди, великолепные, самые лучшие педагоги, истово и неистово (великий наш язык!) занимающиеся наукой. Что еще надо? География, так география. Экология – просто прекрасно! Не глубоко научно, конечно, зато гуманно и имеет большой судьбоносный смысл для всей планеты. Поскольку мои мама и папа, как настоящие физики, привыкли мыслить либо в атомарном, либо в планетарном масштабе, и эти два измерения удивительным образом сливаются у них в одно – космическое, бесконечное, совершенно грандиозное, то мое решение спасать планету им очень понравилось.

* * *

– Маняша! – Папа обнял меня. – Я ведь совсем не ревную, ты не думай. Езжай куда хочешь. Но, пожалуйста, не водись там с Кащеем.

– С чего ты решил, что он едет?

– Если ты едешь, то и он рядом нарисуется, вот увидишь.

– Что тебе в нем не нравится?

– Он красивый, но карьерист.

– У него только волосы красивые, пап, и глаза.

– Этого достаточно для такой хорошей девочки, как ты. Он больше не спрашивал, не рассчитываю ли я на Нобелевскую премию?

Я засмеялась:

– Больше нет.

– Может, отстанет? – с надеждой спросил папа.

– Пап, это обидно. Что, меня нельзя просто так любить, без твоей Нобелевской премии?

– Можно, Маняша, можно, ты же прекрасна! Как твоя мама.

– Я на тебя похожа, пап, на твой нос. – Я провела по папиному носу, крупноватому, но правильному, ровному, с тонко очерченными ноздрями.

– Да, да, дочка. – Папа еще крепче меня обнял. – Но такие карьеристы, как Кащей, никого, кроме себя и своей карьеры, не любят.

– За ним девочки гоняются, пап, почему Кащеем-то он у тебя вдруг стал?

– Вон, звонит, – кивнул мне папа на фотографию, высветившуюся у меня на экране. – Кащей в молодости, и точка. Хитрющий.

– Когда ты выходишь из эмпирей, папочка, – хмыкнула я, – то оказываешься таким наблюдательным! – Я ненароком сбросила звонок, послав автоматический ответ: «Не могу сейчас говорить».

– У вас всё хорошо? – В комнату заглянула мама, взявшаяся мыть несчастного Антипа, который укусить маму не может и только страдает от мытья, умоляюще глядя мне (мне! – не маме!) в глаза. Моя мама, никогда не повышающая голос, отличается мягкостью обращения и завидной твердостью характера.

– Обсуждаем женихов, – пояснила я маме.

– Ладно, погрейте там что-нибудь поесть. Вареники были старые… те… с дачи… – кивнула мама, явно думая о чем-то своем. Потому что если она