После той Пасхи прошло несколько месяцев, за это время мы все как-то сдали сессию и разъехались на каникулы. В середине лета я сильно соскучилась по друзьям, придумала уважительную причину и вырвалась из дома на пару дней.

Приехала, нашла своих, кому-то я позвонила, кто-то сам примчался, и мы пошли гулять по окрестностям. Ноги привычно вынесли нас на берег к Успенской церкви, и тут наступил шок!

Обычно безлюдное пространство вокруг храма, поросшее редкими кустами и деревьями, вдруг в будний день оказалось полно одетого народа, и это никак не пляжники в поисках раздевалки и туалета – по разбитой дороге, обходя лужи, идут и идут люди, их много, как на демонстрации.

Мы заходим в церковь, а там целая толпа, все стоят на коленях, поют, молятся, и сотни тоненьких свечек горят на земле, на обломках кирпичей и в консервных банках с песком. Неожиданный сладкий аромат горячего церковного воска перебивает привычные запахи плесени, гнили и отсыревшей штукатурки.

Но самое удивительное мне расскажет одна старушка – оказывается, мой образ кто-то пытался смыть со стены! После затяжных дождей в храме поднялась вода, кое-где и сейчас блестели лужи, но до конца стереть гуашь на клею не получилось, и неясный лик Христа всё ещё смутно виднелся на кирпичной кладке в алтаре. Вот перед ним-то и молились люди, стоя на коленях, кто-то один читал по тетрадке, остальные подпевали, их было человек двести, не меньше.

Я застыла у входа, поражённая этим зрелищем, а наши сказали мне, что здесь теперь такое часто бывает, мол, смотри сама, что ты тут натворила. Меня пробило на нервный смех, и воинственные бабушки изгнали нас из храма чуть ли не взашей, мол, идите отсюда, антихристово племя, стоят тут, гогочут, нехристи, ироды безбожные, а ну вон отселева!

Мы подчинились и вышли, угорая от нелепости и комизма ситуации, я в изнеможении плюхнулась на сырой корявый пень где-то рядом, задыхаясь от хохота и пытаясь успокоиться, и вот тут ко мне подошла крошечная старушка. Она жарко и вдохновенно поведала о чуде явления в храме нерукотворного образа – ага-ага, вот они эти самые руки, за дурную голову держатся! – и сколько здесь народу молится и исцеляется от всех болезней, особенно, если потом пойти и в святом источнике искупаться, ведь там на Пасху в полночь сам Господь людям явился, и многие из них исцелились, и ты, деточка, помолись, покайся и тоже исцелишься. Ой, мама!..

Да, ещё она сказала, что много всяких попов сюда приезжало на этот образ смотреть, и никто не знает, откуда он взялся, а потом какие-то бесноватые пытались его стереть, чтобы люди Богу не молились. Но Бог опять сотворил чудо, и теперь лик Христа видят только достойные! Как только человек хорошо здесь помолится, в грехах покается, то сразу его увидит, вот прямо как живого, и тут же исцелится! И сегодня многие люди видели, и она его видит, да-да!

И вот что тут скажешь?!

Следующий эпизод этой истории случился уже зимой, к тому времени я с друзьями перебралась в ту самую мастерскую, которая была описана вначале и впоследствии она стала моей первой недвижимостью.

Осень промчалась в бурных событиях, я училась на третьем курсе, и чтобы всё успевать вовремя, приходилось рисовать день и ночь, но мне удалось пару раз с большими приключениями съездить в Москву и в Питер на концерты и выставки.

Потом настал холодный и морозный декабрь, однако снег так и не выпал. Я теперь бегала в училище издалека, и мне требовалось минут двадцать на дорогу туда, а потом полчаса обратно, потому что приходилось забираться вверх на крутой склон.

Наша новая мастерская на улице Герцена располагалась рядом с Никольской церковью, построенной на вершине высокого холма. Когда я по утрам спешила в училище, то сначала немного поднималась вверх до церкви, а потом, тормозя ботинками, бегом спускалась по улице Декабристов, она причудливой дугой уходила вниз под гору и там почти упиралась в нашу Успенку.

Странное дело, но ещё с весны я ощущала Успенскую церковь всю целиком продолжением своего тела. Это трудно объяснить словами, но у меня внутри будто бы открылось тёмное пространство храма, и между ним и мной не проходило никакой границы. И ещё наше с храмом общее причудливое тело ощущало нездоровье и надвигающуюся угрозу.

А люди по-прежнему продолжали приходить в заброшенную церковь на берегу, свято веря в чудеса, но мы теперь чувствовали себя там как-то неловко.

Во-первых, надо признать, что мы их невольно обманули.

Во-вторых, меня преследовало какое-то мутное чувство, его трудно сформулировать – вот вроде бы ты чего-то добиваешься, и у тебя получается, но потом оно начинает жить своей жизнью и больше тебе не принадлежит. Казалось бы, всё хорошо, цель достигнута, но при этом твои авторские права и право собственности грубо нарушены. Хотя изначально тебе тут вообще ничего не принадлежало, полезно помнить сей факт и не борзеть.

Вот и с детьми потом так же.

Новый 1990 год пришёл без снега, я съездила на праздник домой, но буквально на следующий же день вернулась, чтобы готовиться к просмотру. По недоброй традиции сессия тогда начиналась в первых числах января.

Не помню точно, в какой из этих дней меня накрыло очередное видение, и оно захватило так, что не выдохнуть! У меня до сих пор ощущение, что всё тогда случилось наяву. В моей нынешней жизни психотерапевты всякий раз напрягаются, когда я сообщаю им, что иногда вижу особенные сны, которые затрудняюсь отличить от реальности.

А в то серое январское утро меня трясло от холода так, что зубы стучали, и от этого озноба я проснулась у себя на диване в мастерской на улице Герцена. Накануне вечером я продрогла на сильном ветру и, наверное, простыла, а может, подцепила грипп, не знаю, но я еле-еле приплелась из училища, заварила чай и свалилась без сил.

Так вот, я лежу одетая под одеялом, трясусь, глаза вроде бы закрыты, но при этом я вижу, как над городом с северо-востока скачет огромный всадник, величиной примерно как знаменитый Медный в Питере.

Он всё ближе и ближе, копыта коня громыхают уже по соседним крышам, и тут всадник размахивается и пронзает меня прямо в сердце своим страшным чёрным копьём!

Боль дикая, но я не умираю, а вижу Успенскую церковь и понимаю, что именно мне надо там сделать – рождественской ночью я напишу новый образ так, чтобы лик Христа уже никто не смог стереть с алтарной стены!

Морозный воздух той рождественской ночи уже дышит мне в лицо, и я отчётливо вижу, что к