когда я рубил на куски, годные к заморозке, добрую баранью тушу. Все вышло как-то очень быстро, отточенно, скучно. Может, потому что человеческого в Людмиле и не осталось больше, у меня было чувство, что я всего лишь разорвал оболочку и выпустил дух. Никакие ужасные убийства с особой жестокостью ко мне и не липли. Мир отреагировал сходно – на третий день объявили поиск, искали, не нашли. Полиции было как-то плевать, покопались для виду. Лена, конечно, плакала, ну и я плакал, куда ж без того. Там, где Людмила сейчас, она снова невеста и повторяет бессмертное и вечное «да». И никакое мясо с червями тут ни при чем, никак не возьму в толк, о чем вы все говорите.

Одному жилось веселее. В перерывах между заказами состряпал ремонт, таскал к себе девчонок, снова начал читать. Девчонки бывали нормальные, а бывали хорошие, кто-то бревно бревном, а завтрак зато, кто-то чуть раз, так деньги на брови давай. Бывали всякие, но вот невесты среди них я не встречал – не та стать, не та ухватка, все не то. Пробовал рисовать, как это. Невеста плыла перед глазами и скалилась рваным ртом – скомкал, поджег. Пока горело, дразнясь, мелькнула в пламени и изошлась на дым. Не будет у меня больше невесты, решил раз и навсегда. А тут Саша. Все эти гримаски, синеватость кожи, соленое, шепотом донских степей напоенное «шо» из ярко очерченного рта. Одна незадача – жених из меня такой, что жену грохнул.

Мужики бы содрали шкуру, конечно. И Арсен бы содрал, уж не знаю, было у них там что или нет, все равно бы содрал. Будто я виноват, что Саша меня любит. Я суховатый, квадратночелюстной, с мудрой морщиной на лбу. Заберись на колени и ткнись носом в шею – вот какой я. На другом заказе в том же поселке решили поиграть – проходился валиком по ягодицам, затем прижимал Сашу к стене, чтобы получился отпечаток. То была детская. Обвел потом, растушевал, добавил фантазии – вышел слоненок. Заказчикам даже понравилось, халява.

Впрочем, медовый месяц наш тлел и дурнел, по народной мудрости – подпорченный ложкой дегтя. Саше нужны деньги, а впахивать, разумеется, лень. Канюченье в ушко, чтоб дал долю побольше, «Данечка, хочу кроссовочки» – и утюги стоимостью как моя пьянкой побитая печень. Изо всех сил смотрел через мутную рябь в толщу счастья, увеличивал долю, покупал кроссовочки, сгребал в охапку, целовал прохладные плечи до слез, пока однажды не услышал подернутое скорбной ухмылкой, усталое, бабье – «нищета заела».

Дальше молча смотрел, как счастье уходит сквозь пальцы. Как Саша глядит в потолок, вместо того чтобы расширяющимися зрачками впиваться куда-то в дно моего черепа. Как откуда ни возьмись появляется айфон: «Ой, да бабушка подарила». Невыходы на смену безо всякого предупреждения, внезапно заболевшая голова, зуб, нога. Кому ты брешешь, любовь моя, а главное, зачем – чтоб мучить меня только? Стало невыносимо. В одно из Сашиных появлений, всегда ощущавшихся в теле, будто в космической тьме включили свет божий, я не выдержал. Саша опять кривляется в свадебном платье моей жены. Рост, ширина плеч, похабная манера оттопыривать мизинец, затягиваясь сигаретой, – точь-в-точь как потерянный ребенок Людмилы.

Ударил свирепо, взаправду. Невеста корчилась, рыдала, под глазом синело, из разбитой губы текла кровь. Не пытается бежать, звать на помощь, бить в ответ. Толком даже не закрывается – чует вину, чмо. Вместо лица перед глазами стояло свиное рыло, из светлых волос пробивались бараньи рога. Когда я оторвал тело от земли, ухватившись за шею, об пол слабо зацокали начищенные копытца. Красная вспышка – и тишина. Я лежу, уткнувшись в подол платья, а Сашина окровавленная, стремительно теряющая тепло рука обнимает меня.

Следакам так и сказал: ребята, черти. Жена моя бывшая, трупешник этот. Не знаю, чего они за мной бегают. Рядятся в невесту, вынимают душу. Экспертизы признают меня вменяемым, следаки гогочут, мол, симулянт.

Хорошо им смеяться, когда черта в глаза не видели. Незадолго до суда теща привела Лену – может, квартиру мою хотели, кто знает. Дочка совсем большая, смотрит на меня со скукой, мнет челюстями жвачку, к худым щекам липнет розовый пузырь. Я валюсь на пол и кричу – это белое облако оборок ей к лицу, как никому прежде.

Шпицберген

На две комнаты четверо взрослых – математика страдания. Ждали квартиру от бабушки мужа, а пока жили у моих родителей. Бабушке здоровья желали, не изверги же. Крепились в двушке, тесноте, шуме. Бегали в туалет по очереди, зажав носы. Обляпывали жиром печку. Только соберешься помыть – мать уже оттирает, глаза под лоб закатывает. В воскресенье утром хорошо, никого нет. Начинаешь с мужем ласкаться, только распаляешься – и вот скрипит входная дверь, шелестят пакеты из магазина. Родители весело переругиваются друг с другом, мандарины, черт бы их побрал, не те. Муж в потолок глядит, не на меня.

– А внуки когда? – отец, бывает, не выдержит, да и спросит.

– Куда их тут, – только руками разведу.

И в общем, неплохо жили, даже умудрялись откладывать что-то. На ремонт или на квартиру побольше, если бабкину продадим. Только случилась с моим Лёшей беда – все стало скучно, серо, не так. По спине глажу, утешаю, как сильно люблю, рассказываю – ничего не помогает. Лёше бы на Шпицберген, чтоб море пенное билось о скалы, ветер до мяса пробирал. Чтоб мужики кругом, а лучше – война. Убьешь кого, и полной грудью сразу, сердце рвется, за правду страдает, за истину боль сеет. А кругом офис посредственный, продажи какие-то непонятные. Бабы надушенные ногтями по клавиатуре цокают. Домой вернешься – теща от плиты жену половником гоняет, за неправильные борщи бранит. Жена потом печалится, да где ей, глупой. Все не так стало Лёше, все не так.

С работы Лёшу попросили, несправедливо, под самый Новый год. Гирлянды сверкают бесстыжие, призывные – хоть вешайся.

– Ну ничего, найдешь что-нибудь после праздников. Утрясем.

– И будет все то же самое. Не мое это – в офисе торчать.

– А что твое?

Молчит в ответ, только рукой махнул. Что ему сделаешь. Понятное дело, тошно ерундой торговать. Отоспался с месяц, потом начал великие планы строить. У него ведь чувство прекрасного и дух мятежный, работа нужна какая-то особая, творческая. На остаток сбережений купил дорогой фотоаппарат, на курсы пошел. Девиц в студию водил снимать, те носочек тянули, чтобы ноги длиннее казались. Листаешь фотки, работу фотографа хвалишь, спросишь невзначай:

– Заплатили чего?