Шрифт:
Закладка:
— Как вы знать о пещере?
— У меня есть способ, — произнес я загробным голосом, уверенный, что крестьяне боятся сверхъестественного.
— Понял, — хрипло пробормотал он. — Писи.
— Пси! Запомни хорошенько!.. Ну, где пещера? Вон там? — Следуя сильному импульсу, я зашагал к темно-зеленой рощице. Джулио засеменил рядом. Кэрол, впервые не найдя, что сказать, вышла из машины и пошла за нами.
— Я находить три-четыре года назад, но сперва не трогать, — чуть задыхаясь от старания не отстать, проговорил Джулио. — Я сказать никому, без шума. Потом я думать: почему только у Искусного Марио красивое городское платье?.. Но я продать одна картина. Всего одна.
— А сколько их в пещере?
— Пятьдесят. Может быть, шестьдесят.
Я хохотнул.
— И из всех ты выбрал именно такую известную, как Мона Лиза?
Джулио остановился.
— Но, синьор, — он развел руками, — они все Моны Лизы.
Теперь уже остановился я.
— Что?
— Все Моны Лизы.
— Ты хочешь сказать, что там шестьдесят картин, и они все одинаковые?!
Джулио переступил с ноги на ногу.
— Не одинаковые.
— Чепуха какая-то… — Я посмотрел на Кэрол. Она тоже была озадачена. — Идем. Сейчас увидим.
Когда мы дошли до деревьев, Джулио шмыгнул вперед и оттащил в сторону лист проржавленного железа. Под ним оказались каменные ступени, ведущие в темноту. Мы неуверенно последовали за Джулио вниз. Рука Кэрол скользнула в мою, и я ободряюще сжимал ее, идя по мрачному коридору. Дневной свет из входа быстро таял.
Я постучал Джулио по плечу.
— Эй, у тебя есть фонарик?
— Фонарик не хорошо. Я купить один на деньги мне дать сеньор Кольвин, но мошенники не предупредить, что надо все время новые батарейки. Так лучше.
Джулио чиркнул спичкой и зажег керосиновую лампу, стоящую на каменном полу. В ее свете я увидел, что тоннель заканчивается массивной деревянной дверью. Несмотря на вес и возраст, она легко распахнулась, открывая непроглядную темень. Кэрол прильнула ко мне, и я обнял ее за талию, хотя в ту минуту мне было не до того — таинственное помещение скрывало ответы на все вопросы, занимавшие мою голову. Я почти что чувствовал посетителей пещеры полутысячелетней давности, я чуть ли не видел великого мастера, секретно работавшего над своей машиной. Величайший гений всех времен оставил здесь свой отпечаток, и эхо его присутствия заставляло смиренно трепетать души простых смертных…
— Чего вы ждать? — рявкнул Джулио и с высоко поднятой лампой вошел в подземную камеру.
Я последовал за ним и в мерцающем свете разглядел очертания округлого деревянного сооружения, напоминающего лежащее на боку колесо. Оно было большим — шагов двадцать в диаметре и высотой в человеческий рост. Под спицами колеса угадывалась система шестерен с длинным коленчатым валом. Весь аппарат сильно смахивал на карусель, только место лошадок занимали картины, обращенные лицом к центру. А там, в центре, стояло строение, которое можно было принять за изысканно разукрашенную будку с двумя маленькими отверстиями на уровне глаз.
Я с раскрытым ртом уставился на машину, а в мозгу моем рождалась фантастическая идея. Устройство действительно походило на карусель — и в то же время имело много общего с викторианской машиной «живых картинок». В моей голове, как взрыв гранаты, блеснуло озарение.
Леонардо да Винчи — обладатель самого плодовитого ума и разносторонних талантов — изобрел синематограф!
Эта машина станет колоссальнейшим сокровищем античности. Рядом с ней гробница Тутанхамона покажется пустяком — хотя бы потому, что само по себе устройство — лишь часть невероятной находки. Где обычный человек довольствовался бы оживлением рисунков или силуэтов, величайший размах Леонардо нацелил его на идеал.
Если мое предположение верно, прославленная Мона Лиза — всего лишь кадр из первого в мире кино!
Едва смея дышать, я ступил в зрительную будку и прильнул к отверстиям. Скрытые в раме линзы направили мой взгляд на еще одно изображение прекрасной флорентийской дамы. Она выглядела поразительно живой в тусклом свете; руки ее располагались гораздо выше, как будто она подносила их к шее. Знаменитая улыбка была еще более вызывающей и проказливой.
Отступив на шаг, чтобы перевести дух, я обратил внимание, что Джулио зажег другие фонари, висящие по стенам, и взялся за ручку вала.
— Разве механизм еще работает? — спросил я.
Джулио кивнул.
— Я смазывать.
Он крутанул ручку, и деревянная рама стала вращаться, сперва медленно, затем все быстрее и быстрее. Джулио махнул мне рукой, предлагая посмотреть в отверстия. При этом он улыбался ликующей улыбкой собственника.
Я тяжело сглотнул и ступил в будку. Чудо громоздилось на чудо. Сейчас я увижу воочию высший шедевр Леонардо, возвращенный к волшебной жизни, приобщусь к его великому искусству.
Преисполненный благоговения, я прильнул к смотровым отверстиям и увидел, как ожила Мона Лиза.
Она поднесла руки к вороту платья и оттянула его вниз, обнажая роскошную левую грудь. Она повела плечом, и грудь описала самый расклассический круг, который я когда-либо видел. Затем она скромно поправила платье и застенчиво сложила руки, слегка улыбаясь.
— О боже, — прошептал я. — О боже, боже, боже!
Джулио продолжал вертеть ручку, и я вновь и вновь просматривал все представление. Это была идеальная имитация реальности, чуть подпорченная маленьким рывком в начале — очевидно, отсюда Джулио вытащил картину на продажу.
— Дай посмотреть! — сказала Кэрол, дернув меня за рукав. — Мне тоже хочется.
Я пустил ее на свое место. Джулио блаженно крутил ручку, подпрыгивая, как сумасшедший гном. Кэрол с минуту безмолвно смотрела, затем повернулась ко мне с широко раскрытыми глазами.
— Я и не знала, что это возможно, — тихо проговорила она.
— Конечно же, возможно, — ответил я. — Немного потренировавшись, некоторые женщины буквально творят чудеса со своими… реквизитами. Да чего там! Отлично помню, как Фифи Лефлер…
— Я говорю о Леонардо да Винчи, — сухо оборвала Кэрол. — Я слабо разбираюсь в искусстве, но никогда не предполагала, что он мог увлекаться подобными вещами.
— Все художники одинаковы — работают на потребу богатых заказчиков. Известно, что да Винчи придумывал развлечения для знати, а многие из этих титулованных бездельников умом не блистали.
Кэрол повернулась к вращающемуся ободу.
— Сколько, по-твоему, это стоит?
— Кто знает? Здесь шестьдесят картин. Если вывезти их из Италии, можно взять по миллиону за штуку. Может быть, по десять миллионов. Может быть, миллиард — особенно за ту, где она…
— Я чувствовал, что это будет счастливый день, — раздался знакомый голос позади меня.
Я молнией повернулся и увидел стоявшего у входа Марио. В руках он держал брошенную Джулио двухстволку, и стволы ее смотрели мне в живот.
— Чего ты хочешь? — потребовал я; потом, осознав риторичность этого вопроса в отношениях с Марио,