– Папа, а ты куда? – Впился я глазами в сумку. – Разве ты не на работе?

– Да, я… вот, нужно вынести мусор.

Меня должно было насторожить, что он избегает моего взгляда, но вместо этого я отошел на шаг, чтобы пропустить его.

– А где мама?

– Сейчас только выброшу мусор и сразу вернусь. – Нервно выдохнул отец и помчался вниз, не разбирая ступеней.

Это была его последняя и самая жестокая ложь.

– Харри! – Завопила мать.

Я побежал на ее голос.

За свет мы так и не заплатили. Нам его отключили. А через месяц нас завалили всевозможными счетами и судебными требованиями, потому что отец больше не вернулся.

Я так и не узнал, что произошло между ними в тот день, когда отец вернулся с работы пораньше, чтобы собрать свои вещи и уйти. Мать ползала по коридору в собственной рвоте и слезах. В квартире густо пахло алкоголем и табачным дымом.

Любой бы не выдержал. Но не всякий ушел бы. Бросая мою мать, он бросил и меня. Мы с ней оба в один день стали бывшими для него. Ненужными. Мы стали воспоминанием, которое хочется стереть из памяти, будто его и не было вовсе.

Поняв, что отец сбежал, я бросился вниз по ступеням. Выбежал на улицу и стал звать его. Побежал в одну сторону, затем метнулся в другую. Возможно, он отошел за дерево и притаился, чтобы глупый мальчишка не увидел его. Возможно, так ему проще было бросить меня – ничего не объясняя. Бросать всегда легче, если не приходится смотреть в глаза.

Но в тот день я отчаянно не верил тому, что это действительно произошло. Тому, что он мог поступить так со мной. Пока мать заливала горе спиртным, я трудился на льду. Бесстрашно вступал в схватки, летел с клюшкой наперевес в самое пекло сражения, толкал корпусом игроков команды соперника и с остервенением, не свойственным восьмилетке, ударял по шайбе – словно хотел запустить ее в космос.

Мне хотелось, чтобы он видел, как я могу. Чтобы гордился. Чтобы понял, как любит меня, и вернулся.

Но он не пришел.

Сколько я не рассматривал трибуны, его не увидел. Команда одержала победу, я получил растяжение. Тренер помог мне снять доспехи: коньки, ракушку, гетры, шорты, наколенники и комбинезон. Помог переодеться и отвез меня домой. Мне и раньше бывало нелегко, но в тот момент я вдруг понял – детство кончилось.

Харри Турунен больше не приходил. Ни к нам домой, ни на собрания в школу, ни на игры. Ни разу. Он больше не звонил моей матери и не искал встреч со мной. Когда она подала на алименты, он исправно платил их, но эти жалкие деньги, они не доходили до меня – мать их пропивала. И следующие несколько лет превратились в попытки выжить в водовороте ее бесчисленных пьянок.

Я возненавидел отца.

За его трусость, за черствость и эгоизм. За его безразличие. За блевотные массы пьяной матери, которые я отмывал ночами вместо того, чтобы спать или делать уроки. За смех и тычки ее пьяных кавалеров, которые стали приходить в дом толпами и чувствовали себя хозяевами в нашем доме. За ее беспамятство и похмельную агрессию, в течение которой она могла потчевать меня пощечинами или отборной бранью.

За годы, которых не было в моей жизни, потому что я пытался приспособиться к новой реальности. За то, что он сбежал и повесил на маленького ребенка ответственность, которую не захотел нести сам. И за детство, которое отнял у меня, убегая из нашей квартиры, не оборачиваясь.

Я возненавидел его за силу, которую обрел благодаря его побегу. За жесткость и характер, которые не подарил бы никакой спорт. За боль, которая обтесала меня точно камень, и за правду жизни, которая открылась мне раньше, чем любому из детей.

Конечно, я плакал, умоляя мать завязать с выпивкой. Лил слезы и просил больше не пускать в дом посторонних людей. Она не смогла бросить выпивку даже после того, как один из ее дружков поставил мне синяк под глазом. Веселье и алкогольный туман стали ее жизнью, я – остался за бортом.

Ситуация начала меняться года через три, когда кто-то из соседей пожаловался в социальную службу. Крупная, грубая тетка пришла к нам в квартиру морозным утром. Бесцеремонно отодвинула меня в сторону, вошла и стала фотографировать обстановку в каждой из комнат.

Дома было не так уж ужасно – накануне я успел немного прибраться, а маму забрала к себе после попойки сердобольная подружка.

– Где мать? – Спросила тетка грозно.

– Ушла за продуктами к завтраку. – Соврал я.

Дождался, когда она полезет с проверкой в холодильник, и рванул к соседям. Там растолкал мать, заставил умыться, причесаться и вернуться домой. А когда она собралась, вручил ей пакет с продуктами, позаимствованными у соседей.

В тот раз нам повезло, и мать всерьез задумалась о том, как наладить жизнь. Она бросала пить, затем срывалась, затем проходила лечение и снова пила. Окончательно бросить мама решила, когда я на несколько дней ушел из дома. Мне тогда было лет одиннадцать. Меня приютила бабушка Хелена, но матери знать об этом было не обязательно.

Когда я вернулся, обезумевшая от испуга мать вынесла из дома все бутылки, порвала отношения с дружками-пьяницами и выучилась на мастера маникюра. Теперь в нашей квартире стало еще больше чужих людей, но все они были трезвыми, и в подавляющем большинстве женщинами – каждая приходила на маникюр со своими проблемами, радостями, новостями, и общение с ними удерживало мать на плаву.

Я рано начал работать – мне нужно было оплачивать снаряжение, тренировки и сборы. Мне было тринадцать, когда стал брать подработки: грузчиком, уборщиком, расклейщиком объявлений, помощником в цеху завода. Я ощущал себя взрослым и потому не мог больше принимать подачки от тренера, стремившегося всеми силами удержать меня в спорте, и от бабушки, которая всякий раз рассовывала по моим карманам деньги, которые откладывала из собственной пенсии.

Я не привык надеяться, что что-то упадет мне с неба. Я выгрызал у судьбы свое и каждый день доказывал на льду, что достоин того, чтобы находиться там.

Утренние и вечерние тренировки, отработка техники движений, раскатка, откатка, вбрасывания, буллиты, отжимания. И все это по кругу, каждый день, снова и снова. Тогда, когда нормальные люди уже ложатся спать, или еще