— Может тебе просто показалось. — сказала подруга держа лошадь за поводок. — Ты должна быть сейчас на шоппинге со мной, а не торчать здесь на грязной конюшне.

Я часто приезжала сюда, когда дядя бывал здесь, я сидела на холме позади конюшни и наблюдала за лошадьми. Я приезжала сюда очень часто, стадо выросло до тридцати двух лошадей, большинство из них выглядели как скаковые: пегие с белыми гривами, чисто пегие, и моя любимая — аппалузская, как дикий мустанг.

К тому же, я предпочту грязную конюшню любому шоппингу. Когда ей удавалось затащить меня с собой в торговый центр, то мне казалось, будто меня медленно волокли голой по гравию в жаркий день.

Чистая пытка! Она перемеряла все, затем думала, что ей подошло, а что нет; подходит ей эта цена или нет; нужно ли ей это вообще. Но чаще всего, вещь оправлялась на место после пятнадцатиминутных раздумий.

Сейчас я бы непременно унеслась бы в луга, просто от радости мчаться верхом. Подставила бы лицо солнцу, прикрыла глаза и полетела на своем жеребце куда глаза глядят. Я могла ощутить наяву: плодородную почву, сжатую в кулаке, прогулку верхом с прыжками через изгородь и скачкой по лугам.

Я спрыгиваю с лошади. Возвращаю ее обратно в стойло. По пути до свой машины я думаю о Викторе, я чувствую полую область в центре моей груди. Мои эмоции в полном беспорядке. Прошла целая неделя с того момента когда я в последний раз его видела. Я приходила каждый день в кафе в надежде увидеть его снова. Но его не было. В моей голове вспыхивает образ, наполненные его улыбкой, когда он трогал мои волосы, его голос.

Я паркую свою машину в гараже, но я не поднимаюсь в квартиру. Одна из лучших сторон жизни в большом городе — это то, что всегда поблизости есть место, которое открыто, чтобы пойти куда-нибудь, где есть люди.

Я встаю и направляюсь к себе домой. Солнце светит высоко и жарко, воздух пахнет песком и плавящимся асфальтом. Я перехожу улицу и открываю дверь. Гул от разговоров стихает, пока я стою у двери, и десятки знакомых дружелюбных лиц осматривают меня.

Большинство людей в этой комнате знают меня. Заставляю себя вежливо улыбнуться, кивая и коротко махая в знак приветствия, прохожу мимо столиков, спокойным шагом отправилась к себе.

Сумку бросила в угол комнаты, достала альбом для рисования и села на кровать. Я хотела запечатлить на бумаге образ Виктора. Сначала я наносила штрихи карандашом, а потом растушевывала их пальцем. Я хотела

быстро закончить набросок, добавив ещё несколько штрихов. Я рисовала самозабвенно. На бумагу ложились дерзкие, уверенные линии. Один набросок стремительно следовал за другим. Но тема не менялась. Все это были портреты одного и того же человека, только в разных позах.

Я рисовала Виктора сидящим, как тогда в Кафе, идущим, опустившимся на колени, когда он стоял возле меня с протянутой рукой. На всех рисунках он был изображен одетым, но без пиджака, что позволяло дать намек на мощные мускулы, которые я никогда не видела. Как мне хотелось увидеть его без одежды — и изобразить обнаженным…

Его тело я обозначала лишь несколькими сильными, простыми штрихами, не в состоянии сосредоточиться на нем. Но зато лицо на каждом из портретов вырисовывала с предельной тщательностью. И везде у Виктора было одно и то же выражение. То, которое я видела в последний момент, — нежное, сочувствующее и вместе с тем слегка порочное.