— У моих психов в секте был ящик желаний. Мы сделаем общак на всех. В мешок будем бросать записки желаний. Мы сами выполним все желания.

— А кто будет исполнять эти желания? — подала голос Алена.

Тима обернулся к ней с сияющей улыбкой.

— Я! Я вожак и мое дело всех радовать! А чего ты хочешь, малек?

Алена хаотично пыталась придумать свое желание, но из круговорота мыслей возникала только одна четкая. Только одно лицо представало перед ней — мама. Слова застыли на ее устах, она вся затряслась, даже дыхание прервало. Не было у нее больше желаний, только отчаяние и страх.

— Я так устала. Не могу, больше не могу. Мне больно. Все надоело. Все! Не хочу больше так жить!

Алена зарыдала, упав на колени. Все, что накопилось за столько лет одиночества, сегодня прорвалось, наболевшее вырвалось наружу потоками слез. Она так долго держала все в себе, молча терпела, никогда и никому не жаловалась, а вот сегодня, в кругу обездоленных детей поняла, что надежды больше нет и то, что было когда-то не вернуть. Все тепло и счастье осталось в прошлом, а впереди пустота и серые будни безпризорщины.

— Мама! Мамочка! Забери меня к себе. Я больше не могу терпеть.

Тима стоял над ней в немом недоумении. Он понимал ее боль, но как же он сирота может ей помочь? Ведь у него на душе была такая же боль и пустота. Только разница в одном, он прятал ее под маской веселья и легкомыслия. Он боролся, и каждый день с улыбкой шел вперед. Он смеялся, чтобы не плакать, шутил, чтобы не впасть в хандру, бил морды, чтобы ощущать силу.

Тима прикоснулся к плечам девочки и резко прижал к себе. Алена крепко обхватила его за талию, как за спасательный круг. Горячие слезы текли по шее мальчугана. Впервые, он чувствовал себя слабым и беспомощным.

— Ну, хватит маленькая. Не плачь. Нам всем тяжело, но нужно жить и идти вперед. Очень трудно просыпаться и делать вид, что все хорошо. Наберись храбрости и поверь в то, что надежда на лучшие дни есть. Нам нужно держаться вместе и тогда все будет проще. Ты теперь не одна. У тебя есть я, а у меня ты — сестренка!

Большие карие глаза с надеждой посмотрели на Тима. Слезы прекратились. Алена обняла Тима. Ей так хотелось верить, и он подарил девочке надежду. У нее нет больше семьи, зато появился друг, на которого можно положиться.

Тим поднял Алену на руки и понес по тропинке в сторону дома. Они оба молчали. Каждый думал о своем. Они были, как два одиноких островка, забытые всем миром. Этим детям было больно, но сегодня два одиночества встретились. И пускай их души уже нельзя исцелить, но вдвоем им будет легче пережить все беды…

* * *

Как-то вечером, Тима сказал, что они с пацанами надумали бежать из детдома. Он больше не мог жить в заточении и рвался на свободу. Я сказала, что пойду вместе с ним. Не могла представить себе жизни без Тимы, с ужасом вспоминая те дни, когда все издевались надо мной. Страх перед Катькой и ее побоями, одиночеством и пустотой, перевесил страх неизвестности. Собрав свои скудные пожитки, я убежала.

Прошел уже месяц, как мы приехали в Москву. Это был огромный город, но жестокий к бездомникам.

Поначалу мы жили на вокзале. Люди думают — мы свободная молодежь, что хотим, то и делаем, и никто нам не указ. Говорят на сленге, слушают «Бутырку», живут под платформой и жарят там сосиски. Да, конечно, жить под платформой очень весело, однако нелегко. Один умелец даже свет от фонаря провел, у нас и DVD — плеер был, и несколько плиток. Что-то позже менты отобрали, что-то пацаны из банды за наркотики продали.

А потом наше жилье менты сожгли и мы все перебрались в подвал. Сырое и хмурое было местечко, но ничего привыкли. Там было много разных беспризорников с различных городов и сел. У них был свой вожак, и Тиму пришлось пристать под его начало. Однако спустя время, вожака убили в уличной драке, и Тима стал нашим новым вожаком.

Среди беспризорников были и другие девчонки. Они спали с пацанами, шатались по улицам, отдавались за деньги и наркотики, а меня не трогали. Тима оберегал свою сестренку. Мне уже двенадцатый год шел, а Тиме было пятнадцать. Иногда я замечала, как он странно смотрел на меня, но не придавала этому особого значения. Тима был моим старшим братом и все! Мальчишки посмеивались над вожаком, говорили, что невесту себе бережет, а он злился и махал кулаками.

У нашей стаи была «Нора» — подвал. Место держали в секрете, от этого зависела даже не свобода — жизнь. Ходы знали только свои. На подходах к «Норе» стояли сторожки. У нашей стаи был свой общак, который тратили в основном на лекарства, врачей, учебу. Тима, как вожак отвечал за все. Не думайте, что мы только шныряли по городу и попрошайничали, нет. Стая работала. Кто на расфасовке овощей, кто на разгрузке фур — тяжелая и малооплачиваемая работа.

Мы в «Норе» спали на пенках — туристические коврики, их мыть легче. Купались два раза в день. Со сна без головы, вечером — с головой. Пенки у туристов легко выманить. По балконам просто их квартиры вычислить. Старые царапанные зимой место занимают, их легко отдают, весной свежие купят.

Тима заботился обо всей стае. Он настаивал на лечении всей стаи, а не одного. Не может быть один здоров в больной стае.

Зимой было труднее, но мы справились. Рядом с нами находилась больница и столовая. В ней есть туалеты с высокими деревьями. В кабинках лампочки горят. На свалке брали баллон на пять литров, проводку, фольгу, сгоревшую лампу, прищепки и шли в туалет. С умывальника мыло смыливали, в кабинке лампочку выкручивали, вместо нее хитрый патрон ставили. От него вели проводки в балкон под прищепки. Скоро и вода теплая была. Стояли голые и мылись.

В школах и клубах после обеда и во время дискотек, плохо следили за закрытыми дверями, также и в спортзалах за душевыми. Из-за музыки охрана была глухая, да и не заглядывала она туда. Замочки смешные — открыть проволокой можно и купайся хоть час. Да хоть и засекут, глянут на голого, и стыдливо уходят.

Жили не только в подвале, бывало и