Б о л ь ш а к о в. Простите, Степан Сократович, но, по-моему, вы преувеличиваете…

Т о л с т о п я т о в. Для меня стройка — это моя жизнь, это все, что я имею, чем я живу, а мне заявляют, что я кружева плету. На каждом шагу меня третируют, как мальчишку. Требуют скороспелых решений. Как же можно после этого работать?

Б о л ь ш а к о в. И вы что же, сдаетесь без боя?

Т о л с т о п я т о в. Навоевался — и достаточно. Я предлагаю перейти на блочное строительство, а он заявляет, что здесь стройка, а не научно-исследовательский институт. А на других стройках этот способ уже начинают внедрять. Я требую готовиться к зиме, а мне в ответ — грубости. А образуются ледяные заторы, и вода выйдет на зеркальную поверхность — котлован может оказаться под водой.

Б о л ь ш а к о в. Вот и давайте, дорогой Степан Сократович, повоюем вместе. Партийный комитет вас поддержит.

Т о л с т о п я т о в. Это, конечно, было бы хорошо, но…

Б о л ь ш а к о в. О результатах будем говорить потом. Простите, я все хотел у вас спросить: вы один на стройке, без семьи?

Т о л с т о п я т о в. У меня семьи как таковой нет. Она распалась, как карточный домик, и довольно давно. А вы, извините, тоже одиноки?

Б о л ь ш а к о в. Нет. У меня теперь снова есть семья.

Т о л с т о п я т о в. То есть как — снова?

Б о л ь ш а к о в. Я служил политруком на пограничной заставе, недалеко от Тильзита. Была у меня жена. Была дочка, Настя. Двадцать второго июня на рассвете приняли на себя первый удар. Три дня и три ночи застава стояла… А что потом было, сами знаете. В течение всей войны пытался навести справки, но безуспешно. После войны ездил на место прежней заставы, ни их, ни их могил не нашел.

Т о л с т о п я т о в. Да, тяжело, понимаю…

Б о л ь ш а к о в. В сорок шестом женился. Десять лет тому назад у нас родился сын.

Т о л с т о п я т о в. Где же теперь ваша семья?

Б о л ь ш а к о в. В Москве. Жена аспирантуру кончает, а сынишка в школе, в четвертый перешел. Скоро жена должна приехать… Так как же, Степан Сократович, с докладом?

Т о л с т о п я т о в. Не знаю, право, что вам сказать.

Б о л ь ш а к о в. Мы будем очень плохими руководителями, если оставим строителей зимовать в палатках.

Т о л с т о п я т о в. Я подумаю.

Б о л ь ш а к о в. Хорошо! До завтра терпит… Да, утром я еду к нашим лесорубам. Если хотите, поедемте вместе.

Т о л с т о п я т о в. Охотно.

Б о л ь ш а к о в. Я за вами заеду. До завтра!

Толстопятов уходит.

(Просматривает бумаги, поднимает телефонную трубку.) Соедините, пожалуйста, с Прокофьевым… Добрый вечер! (Мягко.) Александр Андреевич, напомнить вам хочу… Да, насчет уплаты партийных взносов… Нет, я к вам прийти не могу… Сегодня крайний срок… Еще побуду. (Кладет трубку.)

Входит  Г р о м о в а.

Г р о м о в а. Федор Федотович, пришла посоветоваться с вами. Только что с шестого участка.

Б о л ь ш а к о в. Как прошло собрание?

Г р о м о в а. Шумно было. Комсомольцы в один голос требуют убрать со стройки Буланову.

Б о л ь ш а к о в. За что?

Г р о м о в а. За плохое поведение. Мастерам на работе грубит, с девчонками без конца ругается, пьет, по вечерам в общежитиях устраивает скандалы.

Б о л ь ш а к о в. Ну а вы что думаете?

Г р о м о в а. Я считаю требования комсомольцев справедливыми. Она же своим поведением порочит молодежь всей стройки.

Б о л ь ш а к о в (после паузы). Скажите, товарищ Громова, вы говорили с Булановой? Ну, как девушка с девушкой?

Громова пожимает плечами.

Не пытались узнать, почему она себя так ведет?

Г р о м о в а. Федор Федотович, с ней говорить-то совестно. Она же потерянный человек. Была в заключении за воровство…

Б о л ь ш а к о в. А кто ее родители?

Г р о м о в а. У нее нет родителей.

Б о л ь ш а к о в (задумчиво смотрит на календарь). Вот что! На этой неделе у меня все вечера заняты, а в понедельник, передайте, чтобы она зашла ко мне. Можно прямо домой.

Г р о м о в а. Хорошо. До свиданья! (Идет к выходу.)

Б о л ь ш а к о в. Да, товарищ Громова, простите, я все хотел у вас спросить: вы не замужем?

Г р о м о в а (останавливаясь у выхода). Нет. А что?

Б о л ь ш а к о в. Вы любите кого-нибудь?

Г р о м о в а (смущенно). Люблю… А что?..

Б о л ь ш а к о в. Вы очень любите его?..

Г р о м о в а. Федор Федотович, разве это имеет какое-нибудь отношение к делу?..

Б о л ь ш а к о в. Самое непосредственное.

Громова молчит.

И еще один вопрос. Вам здесь, на стройке, было когда-нибудь скучно?

Г р о м о в а. Нет…

Б о л ь ш а к о в. А вот мне было. После того как я побывал на комсомольском собрании. Шел я на собрание с очень хорошим чувством. Мне казалось, что я там встречусь с юностью, услышу новые песни, увижу танцы. Я и сам собирался вместе с вами потанцевать. Я думал, молодежь придет в своих лучших нарядах, как на праздник. И вот пришел я к вам, посмотрел на комсомольцев, и так мне грустно стало.

Г р о м о в а. Отчего?

Б о л ь ш а к о в. Скука… И именно потому я тогда и настоял на отмене собрания. Юные всегда должны оставаться юными, товарищ комсомольский вожак.

Входит  М а т в е й ч у к.

М а т в е й ч у к. Федор Федотович, можно к вам?

Б о л ь ш а к о в. Входите. (Громовой.) Надеюсь, вы меня поняли?

Г р о м о в а. Поняла. Я могу идти?

Б о л ь ш а к о в. Да. У меня всё.

Громова уходит.

Слушаю, товарищ Матвейчук.

М а т в е й ч у к (напевая). «Первым делом, первым делом будет ордер…» Федор Федотович, велено вручить вам ордер на коттедж!..

Б о л ь ш а к о в. Александр Андреевич распорядился?

М а т в е й ч у к. Так точно! Сам товарищ Прокофьев. (Передает ордер.)

Б о л ь ш а к о в. Спасибо.

М а т в е й ч у к. Только что закончил оборудование вашего коттеджа. Можете переезжать.

Б о л ь ш а к о в. А для Маркина подыскали что-нибудь?

М а т в е й ч у к (достает блокнот). М-м-м… Маркин… Это бригадир электросварщиков? Ничего не получается, Федор Федотович.

Б о л ь ш а к о в. Какой же выход? Ждать, когда начнут сдавать в эксплуатацию новые дома?

М а т в е й ч у к. Так точно, другого решения не вижу.

Б о л ь ш а к о в. Докладывали начальнику?

М а т в е й ч у к. Никак нет. Ни к чему. Он знает всё.

Б о л ь ш а к о в. Вы член партии?

М а т в е й ч у к. Так точно. (Быстро достает партбилет.) Вот! Членские взносы уплачены. Не беспокойтесь, Федор Федотович.

Б о л ь ш а к о в (спокойно). Уберите!

М а т в е й ч у к. Слушаюсь! (Прячет партбилет.)

Б о л ь ш а к о в. Вы свободны, товарищ Матвейчук.

Матвейчук застыл на месте.

Да-да, можете идти!

Матвейчук уходит. Шум за дверью.

Голос Маркина: «Я не куда-нибудь — к парторгу ЦК иду. И вы тут, пожалуйста, барышня, не командуйте!»

На пороге появляется  М а р к и н.

М а р к и н (застыл от изумления у входа). Как? Вы и есть новый секретарь парткома?

Б о л ь ш а к о в (улыбаясь). Синица, которая хвасталась вам спалить море.

М а р к и н. Если так, то мне говорить с вами не о чем.

Б о л ь ш а к о в. А по-моему, есть о чем. Прошу, Петр Егорович! Проходите, присаживайтесь!

М а р к и н. Мне сидеть некогда, не за тем я к вам пришел. Скажите, товарищ секретарь, сколько можно жить рабочему человеку под открытым небом? Ну год, ну два, но не всю же жизнь? Это ж издевательство! К кому ни пойду — все обещают. Матвейчук обещает, начальник участка обещает, а ты живи и майся как знаешь. Не могу больше, товарищ секретарь. Конец и моему терпению. Два года ждал,