Утром Вила собрала тихонько вещи, не переставая шмыгать носом, и отправилась на вокзал. Электричка, громыхая, остановилась на первом пути. Девушка обвела грустным взглядом привокзальную площадь. Вокруг нее словно собрался сгусток тоски: кто-то расставался, не переставая целоваться, кто-то без конца подносил платок к глазам, кто-то, едва сдерживая слезы, махал рукой и шептал прощальные слова. Ее никто не провожал, да, если быть честной, и впереди никто не ждал. Вила задрожала от жалости к себе, своей никчемной жизни. В электричку ее внесла толпа спешащих куда-то людей. Она тихонька села у окна. Люди постоянно перемещались то в одном направлении, то в другом. Вокруг раздавались споры, шум переносимых вещей, тихое журчание разговора, а затем вдруг тишина, нарушаемая только незакрывающейся дверью вагона и стуком колес. Жизнь вокруг текла своей чередой, и конец света не наступал, а у Вилы было ощущение, что ее сейчас разорвет от боли и обиды. Мужчина, рядом с которым она чувствовала себя любимой, красивой, считал ее «гадюшницей». В голове вновь и вновь всплывала сцена их расставания. Соленые слезы катились из глаз. Сменяющие друг друга пейзажи и равномерное покачивание вагона постепенно успокаивали ее.

Вечером Вила прибыла в деревню. Мать сурово взглянула на нее и, не обнаружив сумки с продуктами и пачки денег, отвернулась:

— Еще один рот кормить, — только и пробурчала она.

Девушка даже не обиделась на такой прием. С детства она видела, как тяжело матери приходится. Женщина тащила на себе всю семью. Муж не работал, пил, часто пропадал, а ей надо было накормить шестерых детей-погодок. Вила даже помнила, как в детстве соседка позвала ее на почту к телефону, шепча, чтобы только мать не услышала:

— Папка звонит, тебя хочет услышать.

Девочка судорожно схватила трубку и заплакала:

— Папа вернись. Мама плачет…

Что ответил отец, она помнила дословно. Такого количества нецензурной речи она даже дома от него не слышала. Ее слезы высыхали, а обида в душе разрасталась. Чем старше она становилась, тем презрение к отцу все больше укреплялось, а желание выбраться из ада скандалов и бедности росло. После окончания школы подружка предложила уехать в город и поступить в университет. Там и общагу дадут, и стипендию будут выплачивать. Так они и сделали. Правда, Аня учится в педагогическом, а она на инженерном.

Вила лежала на печке и размышляла, зачем приехала сюда. Братья относились к ней, как к пустому месту. Рано утром они разбрелись: кто на охоту, кто на пьянку, кто на сенокос. Для них она была предателем, уехавшим в город и оставившим семью. Отец даже не поглядел в ее сторону. Мать на завтрак предложила только стакан молока и хмуро поинтересовалась:

— Надолго?

Вила ответила честно:

— До конца лета.

— Значит, пойдешь работать, — заключила женщина. В свои сорок пять она выглядела старухой. Рано поседевшие волосы были собраны в пучок. Лицо испещрено морщинами. Жизнь поломала ее не только внутри, но и внешне. Спина клонилась к земле, отчего образовался горб. Она продолжала работать, следить за домом, но силы все чаще оставляли ее. Муж по-прежнему пил. Хорошо, хоть сыновья помогали, зарабатывали на хлеб. Однако лишней копейки в доме не было. А с мыслью, что дочь уехала и живет самостоятельно, она уже успела свыкнуться. Гостей в доме держать долго не принято, а тут почти два месяца. Пусть сама себя кормит!

Вилу соседка пристроила уборщицей в магазине. Мать даже обрадовалась. Теперь хоть все свежее будет приносить, а не как обычно им продают просроченные консервы и заплесневелые пряники. Вила старалась угодить родственникам в первые дни, но после очередных издевок и насмешек сдалась. В доме она проводила по возможности меньше времени, питаться стала или в магазине, или в одиночестве на природе.

Она тихо уходила на рассвете в сторону озера, невзирая на непогоду. Там ее ждали покой и умиротворение. Водная гладь стойко охраняла свою тишину. К воде можно было подобраться только с одного берега, окруженного плотной стеной деревьев, остальные были открытыми, но заболоченными. Не любило местное население это озеро. В деревне считали его проклятым. Мол, три дна в нем. На закате выходит оттуда водяной и забирает в свой водоворот развлекать. Живыми выходят только самые хитрые да смелые. Приезжие тоже редко заглядывали сюда, напуганные жуткими историями. Чаще рыбачить или купаться ходили на реку, проходящую с другой стороны деревни.

В то утро Вила натянула длинный светлый сарафан. Соседка за последнее время поправилась и не могла влезть в свой девичий гардероб. Со слезами на глазах она отдала Виле пару платьев, сарафан и юбку. Та приняла без особой радости. Думала, оставит потом дома у мамы. Все равно в городе ей не надеть одежду, уродующую и без того невзрачную фигуру. Вчера, отправившись вечером в лес, она упала и испачкала единственные оставшиеся чистыми брюки. Дома уже ночью она тщательно все выстирала, однако к утру одежда все равно осталась влажной. Вила чуть не заплакала от разочарования. Пришлось искать убранные на чердак вещи. Выбрав самый длинный наряд, девушка натянула его на себя. Намеренно она пробежала мимо зеркало. Уже сидя на берегу, Вила вспомнила, что забыла заплести волосы. Ее охватило такое отчаяние, что захотелось броситься в проклятое озеро. Вода поглотила бы все муки, сомнения. Девушка подошла к ровной синеве поближе, глядя вдаль. Вода с противоположной стороны чернела, словно, мрачная туча, затягивающая небо, а у ее берега она блестела словно зеркало. Вила забралась на большой камень, оказавшийся наполовину сухим. Добраться до него не составляло труда. Девушка раздраженно подняла подол сарафана и двинулась по направлению к камню. Дно здесь было чистое, песчаное и неглубокое. Вода доходила до колена. Трудности возникли при вскарабкивании на огромный валун. Длинный наряд продолжал доставлять неприятные хлопоты. Оказавшись наверху, она восхитилась отрывающимся видом. Опустив ноги вниз, девушка даже не обратила внимания на подол, скользнувший в воду. В синей глади отражалась русалка, выплывшая полюбоваться земной красотой. Длинные пепельные волосы рассыпались красивыми волнами по плечам. Светло-бежевый сарафан облегал, словно вторая кожа. В рассветной туманной дымке она казалась нереальной, появившейся из сказки. Вила, опираясь руками о камень, устремила свой