его квартиру и встала в дверном проёме, выглядя просто прекрасно. Роберт решил, что дверному проёму очень повезло, что в нём стоит такая красота. Сара взглянула Роберту в глаза, не демонстрируя совершенно никаких эмоций, и сухо произнесла:

— Я ухожу от тебя, Роберт.

Голос её был гладким и шелковистым, и мог бы заставить растаять даже пингвинов.

— Что? — спросил сидящий в кресле Роберт.

Его голос заставил бы пингвинов вопросительно склонить головы.

— Я ухожу от тебя, Роберт. Боюсь, я должна. Мне жаль, — сказала она.

— Но, почему? — спросил Роберт и выронил картофельные чипсы.

— Честно говоря, я не уверена. Я просто должна так поступить. Уверена, когда-нибудь мы оба поймём, почему так. — И с этими словами она ушла из его жизни.

Всю жизнь Роберта сопровождали подобные глупые и раздражающе бессмысленные вещи. В десять лет они его бесили, а к тридцати трём стали уже привычными. Когда ему исполнилось пять, все игрушки в его комнате просто исчезли. Приёмные родители пришли в ярость, но никак не могли взять в толк, каким образом пятилетнему ребенку удалось спрятать все игрушки. Роберт тоже этого не знал, он просто проснулся, а они исчезли.

Когда ему было тринадцать, одна не по годам развитая двенадцатилетняя девочка издевалась над Робертом так сильно, что он оказался на грани безумия. Однажды она доставала его безо всякой причины, и у неё выпали волосы. Роберта обвинили в том, что это он обрил её, и немедленно наказали. В шестнадцать он достойно выдержал выпускной экзамен по математике. На следующий же день его исключили без какой-либо видимой причины. В возрасте трёх, семи, двенадцати, восемнадцати, двадцати двух, двадцати шести и тридцати одного года он засыпал и просыпался в совершенно других местах. Однажды он проснулся запертым в Лондонском Тауэре. В другой раз он очнулся в Стоунхендже. В третий раз он проснулся в цветочном саду своего учителя начальных классов. Во время учёбы в Манчестерском университете у него состоялся дружеский трёхчасовой разговор с немецкой овчаркой, которая объяснила ему, почему собаки обнюхивают друг друга сзади. Всё это была какая-то бессмыслица. И больше всего Роберта тревожило то, что всё это совершенно его не пугало, никогда не казалось ему странным, и, что хуже всего, всё это перестало касаться его до такой степени, что он просто смирился.

Роберт вызвал кэб и, наконец, скрылся от дождя. После тридцати минут ада, который представляли собой лондонские пробки, он вошёл в парадную дверь дома, где находилась его квартира и поднялся наверх по древней лестнице, оставляя за собой влажные следы.

— Даркли! — проскрипела Гертруда, чей голос представлял собой назальную версию скрежета ногтей по школьной доске. Гертруда стояла на вершине лестницы, одетая в цветастую ночнушку поверх поблёкших джинсов. Бигуди на её голове выглядели так, словно удалить их оттуда можно только при помощи мощного инструмента.

— Погляди, что ты делаешь с моим полом своей сыростью, почему ты промок, зачем ты промок, Даркли?

— Здравствуйте, Гертруда. Мне очень жаль. Плохой день выдался.

— Думаешь, это у тебя был плохой день? Чёртов ремонт телевизоров не работает, и я утром пропустила целых три программы. А теперь я застаю тебя, устраивающим бардак в моём коридоре.

— Простите, Гертруда. Я просто хочу подняться наверх. У меня был очень плохой день.

— Надеюсь, ты помнишь, что завтра срок оплаты жилья, Даркли? В прошлом месяце ты опоздал на два дня. Если ты на мели, одолжи немного денег у своей подружки. Очень милая, очень симпатичная девушка. Не пойму, чего ей надо от таких, как ты, но что уж теперь.

Из открытой двери квартиры Гертруды доносились звуки игры.

— О, телек, наконец-то, включился! — воскликнула она, прошаркала к себе и захлопнула дверь.

Роберт никогда не любил игровые передачи, но в этот раз он поблагодарил звёзды за то, что хотя бы сегодня, они сошлись удачно. Он поднялся наверх и открыл дверь своей квартиры.

Он проверил сообщения на автоответчике и встретил именно то, что ожидал увидеть. Никто не желал с ним разговаривать. Он прошёл в некогда белую, а теперь начинающую желтеть, ванную комнату и открыл воду. Он покрутил краны так, чтобы добиться приемлемой температуры, и заткнул пробку. Он стянул с себя сырую одежду и бросил её в корзину для прачечной. Он, как был, голышом прошёл в кухню и включил чайник. «Нет ничего лучше доброй чашки чая после ванной». Он взглянул на стопку непристойной литературы на кофейном столике, и выбрал один из старых журналов о знаменитостях, принадлежавший Саре. Он услышал где-то неподалёку звонкое «плюх!», и решил, что это у него из уха вытекла вода.

Он взглянул на обложку журнала, где пара красивых актёров усыновила седьмого ребёнка из какой-то бедной страны, превратившись в самых милых людей на свете. Он открыл дверь в ванну, после чего произошёл ряд вещей, навсегда изменивших жизнь Роберта.

Во-первых, в наполненной ванне сидел одетый дворф с огромным ножом в руке. Во-вторых, Роберт осознал, что стоит голый. И, в-третьих, дворф смотрел на него самыми тёмными глазами, какие ему только доводилось встречать. По его позвоночнику туда-сюда пробежала волна холода.

— Ты, должно быть, Роберт Даркли, — произнёс дворф.

Роберт тут же завопил, словно девчонка и захлопнул дверь ванной.

Глава вторая

Десять минут назад…

Румпельштильскин беспрестанно хихикал, убегая вдоль берега реки и увеличивая расстояние между собой и Башней. Он ничего не мог с собой поделать. Шестьдесят лет до сего дня он провёл в стенах Башни, и, вот, наконец, он свободен. Свободен делать именно то, что хочется. Свободен обманывать, дурить и создавать неприятности. И, что важнее всего, он мог закончить начатое. Выбраться из Башни — это самое простое; сделка, которую он заключил с Безумным Шляпником, гарантировала, что он преодолеет озёрных стражей и пройдёт через любую дверь в Тосторонье. Требовалось лишь найти такую. Он помнил, что это несложно; он помнил, что двери были повсюду. Это было шестьдесят лет назад, а за шестьдесят лет многое изменилось.

Дворф остановился и заглянул за край реки. В отражении воды он отчётливо увидел, насколько постарел за прошедшие годы. Он сосчитал морщинки вокруг глаз, и заметил, что за прошедшие шестьдесят лет их определенно стало на одну больше. Дворфы в Этосторонье стареют с поистине черепашьим темпом.

Румпельштильскин был типичным дворфом, ростом чуть более метра, с кривым увеличенным гоблиноподобным носом, маленькими, чёрными, похожими на бусины глазами, и спутанными седыми волосами. Он