— Я удивлен, что у вас вообще кто-то интересуется Терной, — добавил генерал.

— Прошу простить Эдуга, — подошел Морвен. — У него есть некоторое предубеждение к тем… кто идет путем меча. На самом деле, испытание для юных ищущих Истинный Свет состоит в том, чтобы провести здесь час — на берегу. Но вы, генерал, вы другой случай. Вы пропитаны влиянием паразита, к тому же в вашей груди бьется вовсе не человеческое сердце, по жилам течет немного не людская кровь, а в вашей душе уже есть крупицы Истинного Света. Так что в вашем случае — все немного… сложнее.

Хаджар мысленно выругался. Если бы он не был так сильно уверен в том, что находится в обществе смертных, счел бы, что каким-то чудом переместился в стан Бессмертных.

— Таково мое вам предложение, генерал, — продолжил старик. — Ночь в этом озере и накопители ваши, а так же наше признание.

Хаджар чуть было не сморозил глупость о том, куда они могут отправить свое никчемное признание. Сообщество черепах, прячущихся в панцирях перед лицом неминуемей угрозы, но вовремя поймал себя за язык. На самом деле — он даже так не думал. Так считало что-то… что-то другое в нем. Что-то, что не принадлежало ни ему, ни даже Черному Генералу.

Странное ощущение…

— Что будет если я не справлюсь? — зубы Хаджара так сильно дрожали, что он не с первого раза смог выговорить эти слова.

Морвен с Эдугом переглянулись. Слово взял волшебник.

— Это озеро… аномалия… не так много последователей Истинного Света погружались в него. И, видят предки, я бы предпочел столкнуть вас туда и уйти, генерал, но… — старик кашлянул, перебивая колдуна. — но учитель Морвен так не считает. Он думает, что вам можно дать шанс. Что у вас есть все шансы встать на путь света.

— Вы… так и не… ответили на… мой вопрос… — говорить становилось все сложнее.

— Если вкратце, то вы пропитаны мерзостью мирового паразита, генерал. Озеро — оно как легкие — очищает окружающий нас мир. Так что, если вы не справитесь с ним, то, скорее всего, сперва лишитесь способности к тому, что называете развитием, а затем, скорее всего — расстанетесь с жизнью.

Разумеется. Две просто невероятно заманчивые перспективы — разрушить энергетическое тело и умереть. Ну либо только первый вариант.

— Ночь? — коротко спросил Хаджар.

— Ночь, — кивнул Морвен и посмотрел на звезды. — Чтобы решится у вас есть десять мин…

Хаджар скинул шубу, отвязал ножны и вонзил их в снег, после чего мысленно отозвал Зов, заставив одежды исчезнуть с его тела. Покрытое неровным загаром, шрамами и застарелыми травмами, в татуировках имени, племени, а теперь еще и чего-то нового, оно предстало перед ликом ледяных деревьев и озеро льда.

Хаджар не испытывал ни сомнений, ни страха. Перед ним находился очередной противник, вставший на пути к его цели. И если им суждено сразится — значит так тому и быть. Даже с проклятой лентой Чин’Аме в волосах — генерал не бегал от битв, и никто не прежде, ни сейчас, ни в будущем — не сможет утверждать обратного.

С этими мыслями Хаджар дошел по снегу до кромки воды, после чего погрузился внутрь по самую шею еще не зная, что эту битву он не забудет до самого конца своего пути.

Глава 1707

Хаджар хорошо знал холод.

Может быть не так хорошо, как боль, но знал. Еще тогда, в Городе, лежа прикованным к заплесневелой кровати с порванными пружинами, укрытыми досками и пропахшим клопами и экскрементами матрасом, он был рад осеннему бризу. Тот, едва стоило черной реке успокоится в своим гранитном саване, тут же врывался сквозь многочисленные щели и прорехи в наспех заколоченных окна.

Он, уже перебравшись в больницу на холме с видом на город и парк, читал книжку, про мальчика в чулане под лестницей. Что же — было время, когда он с радостью поменял бы ту каморку с кроватью и рамой без стекла, на любой подобный чулан. Просто потому, что у того мальчика имелись ноги, руки и, самое главное, тот обладал возможностью ими пользоваться.

Он — нет.

Хаджар мысленно улыбнулся сам себе — почему он вспомнил о нем именно сейчас. Нет-нет, вовсе не о мальчике из чулана, а о том, что из каморки. Может оставшемся где-то в далеком прошлом, а может — и вовсе в приснившимся ему сне.

Ах да.

Холод.

Холод приносил с собой освобождение. От запахов, от надоедливых детей, запертых вместе с ним, как пауки в банке, на осколке мира, который так тщательно пытались не замечать снующий по улице люди. Как на неудачное пятно на необыкновенно изящном и стройном полотне.

Они проходили мимо, оставляя газеты на автобусной остановке, куда выходило его “окно”. Спешили дальше, туша окурки и бросая бычки в урну. Чаще мазали, чем попадали. Некоторые, куда реже, чем те, что — нет, подходили поближе и, подняв все еще дымящийся билет к тому, во что верили в часы забвенья разума, снова выбрасывали в урну. На этот раз — надежно и без … как это говорилось… Хаджар почти забыл это слово — … понтов? Да, наверное, именно так.

Порой его взгляд пересекался с глазами подошедших к урне. Заспанные, чаще обреченные, чем злые, они словно ощущали, что тому, кто находится за ржавой решеткой и худыми досками заколоченного оконного проема куда хуже, чем им. И от того их глаза светлели, лица смягчались, а сами они начинали излучать тепло. Какое-то внутренне. Не очень справедливое по отношению к нему, но очень честное — к себе.

Хаджар помнил, что тот, кто лежал в каморке, не злился на них. Только часто сравнивал, кто из них двоих — больший узник. Он, лежащий в обосранном, обсосанном, испачканном грязью и пролитыми “лекарствами” белье или они.

Запертые в своих костюмах, посаженные на цепь бесконечной вереницы дней, где бессмысленный понедельник сменялся безнадежным вторником, а за ним среда, четверг и короткое счастье пятницы, когда можно забыться в баре через дорогу. Затем немного отсохнуть в субботу, прийти в себя