Я не знала и легкомысленно надеялась, что у ребенка ничто не вызовет аллергии. По диплому о высшем образовании я химик, только вот неорганик, и до применения моих знаний этот мир не дозрел.

Для себя я припасла сукна пока на жилет, который предполагала надевать под платье. И еще надо извернуться с тканью на штаны, зима, черт бы ее побрал, очень близко.

А «Принцесса» — я ее, конечно, ждала. Уже со дня на день. И потому, когда после обеда пришла Парашка и приказала мне идти за ней, я бросила шитье и ждать себя не заставила. За пределами форта я была один раз, этого недостаточно.

Ветер стал сильнее и холодней. Скалы покрылись инеем, под ногами хрустел легкий наст. Снега не было, но температура была минусовая, и да, даже с токеном… Если здесь зимой минус двадцать, насколько долгосрочно будет тепло, которое дарит мне артефакт моей бабки? Парашка привела меня к одному из бараков, и я от отчаяния заскрипела зубами. Черт. Черт!

Я должна была это предвидеть!

Здесь жили ссыльные женщины. Немного их было, и да, сразу отпал вопрос, почему стражники обходили их стороной. Возможно, что через пару лет мой муж тоже утратит свою красоту, да не возможно, а непременно. Две каторжанки что-то варили в тесной кухне, закопченной, пропахшей тухлятиной, и при виде меня подняли крик.

— Дурная! Вон! Вон пошла! Вон обе!

Хриплые, будто пропитые, голоса, лица покрыты струпьями и морщинами, волос почти не осталось, глаза пустые, пальцы словно у зомби. Бабы размахивали руками с вялой агрессией. Так гонят шелудивое животное со двора — не со страхом, а с омерзением, каторжницы уже ничего не боялись, но видеть рядом с собой не хотели, скорее всего, меня. Парашка смотрела на них намного злее, но сдалась, дернула меня за рукав, потащила из барака обратно, а вслед нам неслось:

— Клятая! Клятая!

— Ну вот и стоило послушать его, — раздраженно выдала мне Парашка, когда за нами захлопнулась дверь. — Куда мне тебя, негодную, деть? Стражники от тебя отказались, бабы вон… а, — она махнула рукой, — ну полгода ты еще будешь барынькой, а потом? Да чтоб ты сдохла!

Да. Я неудобный ссыльный, ухмыльнулась я. Наглый, умный, циничный, не сортирующий вас всех тут на друзей и врагов. Я сама по себе, мне бы выжить, хорошо бы узнать, что с деньгами, были ли они, есть ли еще, но деньги всегда — наживное. Жизнь, самое главное — жизнь.

— Сколько им лет? — спросила я. — Тем двум бабам?

Прочих я как следует не рассмотрела. Дом призрения из кошмарной антиутопии — все, что я могла сходу сказать. Отвратительное зрелище, лепрозории, наверное, были приятней глазу, даже жалости никакой нет.

— Я почем знаю? — окрысилась Парашка. — Двадцать семь? Тридцать? Эти лет пять как тут, все никак не скопытятся. Обычно бабы за год край мрут. Ну, чего встала, рот разинула? Пошла, пошла!

Тридцать, подумала я отстраненно. Всего тридцать. Но замерла я совсем по другой причине: я видела отсюда берег и море, и там, где-то далеко, на самом горизонте, была точка.

О, боже, да. И ты мне, старая дрянь, сейчас мешаешь.

— Пошла, пошла! — прикрикнула Парашка. — Ноги держат, так иди, слуг у тебя тут больше нет! Вон в крепость, пока ратаксам не сгодилась на обед!

Проваливай к черту, нетерпеливо думала я, не смотря уже на горизонт открыто, но и не теряя темную точку из виду. Она приближается, мне не кажется, мне совершенно не кажется, и волнение на море все еще сильное, но не такое, какое было в тот день, когда меня выкинули в этот ад. Если «Принцесса» пристанет к берегу, я обязательно на нее попаду. Если нет… Не может быть никакого «нет», просто не может, но если баржа пристанет, на нее погонят стражников или каторжников, там сундуки и, может, что-то насущное для крепости, и да, соль, баржа должна забрать груз соли.

Проваливай! Просто убирайся отсюда, ведьма. Вон!

Парашка не торопилась. Видела она плоховато, потому что тоже взглянула на море, но ничего ей стоящим внимания там не показалось, и в конце концов она ушла, толкнув меня в плечо. Ушла в сторону женского барака… Унимать ссыльных баб. Насколько каторжанки ее ненавидят?

Я могла попробовать пробежать огромное расстояние до берега. Метров пятьсот, восемьсот, пожалуй, но меня заметят, если я побегу открыто, и вернут обратно, и высекут. Из форта отправят подводы? Здесь лошади есть? Сомнительно, их надо кормить и климат не располагает, значит, впрягут в телеги колодников. Я рассматривала бараки, в мужских не было никакого движения, дымок, как и в первый день, стелился только над женским, где кухня, а кормят заключенных таким дерьмом…

Если есть сарай для телег, то он в форте, и я, пока никто заинтересовался, какого черта я тут делаю, поспешила к развалинам.

Вот вход, дверь, в которую нас втолкнули в первый день, я ее узнала — темная, будто мокрая, и засов — насквозь ржавые скобы. Крыльцо, точнее, его остатки, кто и зачем построил тут крепость? За месторождения соли шла война, был гарнизон, были военные, но потом экономика сказала свое веское слово, все поняли, что за некоторые вещи лучше пусть дорого, но платить, и теперь крепость рушилась на глазах, кирпичи, что пошли на ее постройку, привезенные неведомо из каких краев, казалось, шевелились от ветра, а может, и нет, в самом деле так было, я шла, наступая на бесконечные осколки, и хруст и треск преследовали меня.

Еще одна дверь — сарай? Нет, заперта, и давно, никто здесь не ходит, и грязная соль лежит у порога как осевший по весне снег. У следующей двери я остановилась, взялась за ручку, я, в конце концов, могу сказать, что мне нужны бумага и чернила, если окажется, что я случайно забреду куда-нибудь не туда. И если мне их дадут, замечательно.

Я посмотрела на море. Точка? Она не двигается, застыла на том же месте, что-то произошло, это другой корабль или мои видения? Не может быть, я просто не хочу думать о том, что я ошиблась.

Я, пригнувшись, но не сказать чтобы ловко, проскочила под окном — к воротам, укрытым в красной нише, одна створка казалась мне приоткрытой, и я побежала туда в поисках места, куда я смогу спрятаться: телега, бричка, хоть что-нибудь, сани, дровни,