ее, сохраняя избитое тело. Поединок двух Одаренных, равных… ладно, почти равных мастеров боя превратился в банальную потасовку. Грубую, страшную и совершенно не блиставшую ни изяществом, ни даже осмысленностью: немец колошматил меня, я защищался. Это вряд ли длилось дольше нескольких мгновений – но и они показались вечностью. У кого-то непременно должны были закончиться силы.

И у меня их все-таки оказалось чуть больше.

Удары сначала стали чуть слабее, потом чуть реже – и когда немец окончательно скис и дал мне вдохнуть, я врезал в ответ. Почти не целясь, наотмашь, не кулаком, даже не заклятьем – чистой силой Дара, разом опустошая все остатки резерва. И промахнуться с такого расстояния было попросту невозможно: волна сырой и почти бесконтрольной мощи хлынула из моих ладоней, хлестнула из арки во двор, прокатилась над мостовой – и устремилась дальше, вверх, снося стекла в окнах и срывая черепицу с крыш.

Немца отшвырнуло на три десятков шагов и с хрустом впечатало в стену. Он на мгновение словно прилип к ней, но когда из меня перестала лупить магия – повалился вниз. Не полупрозрачной тенью, а самым обычным человеческим телом, изломанным и похожим на то ли мешок с костями, то ли на марионетку, вдруг лишившуюся веревок.

Даже сильного Одаренного такой удар должен был прикончить – или хотя бы вырубить на несколько часов. Но немец не только уцелел, а еще и попытался подняться. Сначала на четвереньки, потом на одно колено…

И только потом рухнул обратно на камни: я все-таки успел чуть раньше. Проковылял через двор на подгибавшейся ноге и врезал – без всякой магии. Просто пнул под ребра и добавил кулаком в челюсть. И только потом уселся на поверженного врага сверху и зажег на ладони крохотного Горыныча. Не для острастки – вряд ли хоть кого-то из нас сейчас испугало бы заклятье, сотворенная на жалких остатках резерва – только чтобы рассмотреть того, кто только что чуть не вышиб из меня дух.

Вблизи боец-невидимка выглядел не таким уж и грозным: невзрачным и тощим – не жилистым, а скорее даже хрупким. Сложно было поверить, что в тщедушном теле ростом на голову ниже меня могла скрываться такая силища. Да и лицо у немца оказалось под стать: совершенно никакое, обычное. Узкое, гладко выбритое, с водянистыми рыбьими глазами, недобро зыркающими из-под влохматившейся челки, в которой темных и седых волос было примерно поровну.

Пожалуй, единственной примечательной чертой я бы назвал покрасневшие белки глаз и кровоподтеки под всей физиономии. Вряд ли ему так досталось от удара – скорее сосуды под кожей полопались еще раньше, когда немец выжимал из себя все соки, разгоняя тело до немыслимых даже для Одаренного скоростей. Магия давала силу – однако тут же требовала плату с немалыми процентами. Не проиграй он драку – пожалуй, через минуту-другую рухнул бы сам, без моей помощи.

Но я бы этого уже не увидел.

– Не дергайтесь, герр, прошу вас, – прокряхтел я, кое-как переворачивая обмякшего немца на живот, чтобы стянуть ему руки за спиной ремнем. – У меня на вас обширные планы… Весьма обширные!

Глава 24

– Что вас так радует, князь? – поинтересовался фон Лихтенштейн. – Выглядите так, будто… Проклятье, вы буквально сияете!

Действительно – со стороны я наверняка напоминал кота, объевшегося сметаны: фамильярно забросил ноги на пустое кресло напротив, откинулся на спинку и прихлебывал из кружки крепкий ароматный кофе, довольно жмурясь от удовольствия. Утро в Ватикане выдался на удивление погожим, и площадь Святого Петра блестела, отражая первые лучи восходящего над крышами солнца. Это и само по себе изрядно подняло бы настроение кому угодно.

Но я радовался, конечно же, совсем по другой причине.

– Сияю? Вполне возможно. – Я выудил из нагрудного кармана крохотную книжечку в обложке с золотым тиснением и бросил фон Лихтенштейну. – Вот, полюбуйтесь. Мы с капитаном изловили весьма крупную рыбу.

Хотелось спать, тело все еще побаливало после ночной драки, хоть я и вкачал в него немыслимое количество магии – но даже это не портило совершенно замечательное утро. Мне приходилось слушать, что войны порой выигрываются не на полях сражений, а в кабинетах. И если так – я, кажется, выиграл свою в тесном грязном дворике в районе Трастевере.

Или хотя бы начал выигрывать.

– Что?.. – Фон Лихтенштейн неловко наклонился вперед – но все-таки успел поймать удостоверение. – Вальтер Золленберг?..

– Полковник Абвера, второе управление, – торжествующе отозвался я. – Не мелкая сошка – раз уж его назначили руководить работой группы в Риме. И более того – подозреваю, что он может быть лично причастен к смерти… К смерти родителей вашего высочества. – Я повернулся к Хельге. – Такая же грязная работа, как взрыв в Ватикане. Канцлер наверняка полностью доверяет Золленбергу – если уж отправляет обстряпать подобные делишки.

– Охотно верю! – Хельга сердито громыхнула чашкой об стол. – Но как он нам поможет? Вряд ли герру полковнику не терпится выложить тебе все и сразу.

– Это не так важно. – Я пожал плечами. – Само присутствие Абвера здесь, в Риме – фактически, плевок в лицо Святому Престолу. Едва ли понтифик простит такое, и последствия непременно будут. Не знаю, какие именно – но канцлер им уж точно обрадуется… К тому же теперь у нас есть прямые его доказательства измены семье покойного кайзера – покушение на ее высочество.

– Возможно… даже если если никто из пленников не признается, – задумчиво отозвался фон Лихтенштейн. – Мы сможем выставить это в нужном свете – и это привлечет на нашу сторону и знать, и народ, и даже кого-то из армейских чинов.

– Именно так я и подумал. – Я отставил опустевшую чашку. – Священная Римская Империя устала от войны, и канцлеру наверняка уже задают вопросы, на которые он едва ли в силах ответить… Абвер прокололся один раз – если уж слухи о покушении дошли даже до княжества Лихтенштейн. А значит, непременно проколется снова. Может, не сегодня и не завтра – но люди все равно узнают правду о преступлениях против короны и всего германского народа. И тогда…

– Вы на удивление дальновидны для столь юного человека. – Фон Лихтенштейн улыбнулся и чуть склонил голову. – Могу только согласиться с вами: действительно – политикой канцлера довольны не все. Он обещал легкую и быструю победу, но война идет уже почти полгода, а панцеры Рейха продвинулись не так уж и далеко – и за каждый километр пути на восток им пришлось заплатить не одной сотней жизней. Еще летом весь германский народ пылал жаждой мести