Шрифт:
Закладка:
Жена Маня ошарашенно посмотрела на него, потом на листок. Взяла в руки, прочитала и молча заплакала, уткнув лицо в ладони. Валя, выйдя из комнаты на голос отца, нахмурилась и сразу вся как-то потемнела. Лишь одна Лёля подбежала к Алексею, обхватила его тонкими руками, прижалась к груди и весело воскликнула:
– Папка! Какой же ты у меня молодец! Пойдешь Родину от фашистов защищать!
Воцарилась тишина. Только было слышно, как отмеряют время ходики. Казалось бы: раньше, если парня провожали в армию, то радовались – мужчиной станет, долг Родине отдаст. И с началом войны было также, ведь казалось, что это ненадолго, и скоро Красная армия вернется с победой. Но в начале 1942 года стало понятно: это сражение не на жизнь, а на смерть, и продлится Бог весть сколько. Потому теперь матери плакали, провожая сыновей на фронт, ведь оттуда редкие возвращались на побывку. Гораздо чаще вместо живых и крепких приходил почтальон с серо-желтой бумажкой в руке: «Ваш сын (брат, отец…) погиб смертью храбрых…»
Вот и теперь Маня и Валя, как самые старшие женщины в доме, смотрели на мужа и отца скорбно. Так, словно он уже сложил голову на поле брани.
– Чего вы так смотрите, словно похоронку на меня получили? – усмехнулся через силу Алексей Степанович. – Ну-ка, накрывайте на стол. Ужинать пора. По старой русской традиции, конечно, надо бы как следует выпить и закусить, – проводы в армию дело ответственное. Но тут не до жиру, как говориться.
– … быть бы живу, – продолжила Лёля шепотом недосказанную отцом поговорку. Наверное, он сделал это непроста. Ни к чему лишний раз поминать жизнь. Есть она, и то хорошо. Станешь много болтать о ней – может и кончиться.
Женщины повиновались, выставляя нехитрое угощение. Вареную картошку, соленую капусту с огурцами, да сушеную воблу. Вот и весь нехитрый набор. Хлеба было мало, выдавали его по карточкам, и качество с началом войны ухудшилось. Стало больше попадаться цельных зерен и каких-то травинок. Да порой буханки оказывались пригоревшими немного. Словно выпекали их в большой спешке. Наверно, так было: город наполнился беженцами и ранеными в госпиталях, да ещё местные жители никуда не делись, а всех надо прокормить.
Ужин прошел в гробовом молчании. Одна Лёля попыталась всех, рассказав какую-то шутку из своей студенческой жизни. Но никто её не слушал, и она понуро замолчала.
На следующий день, собрав пожитки (чистое исподнее, шерстяные носки, отрез ткани на портянки, бритвенно-мыльные принадлежности и прочее), Алексей, попрощавшись с семьей, рано утром ушел из дома. Единственной, кто вышел его провожать на улицу, была Маня. Она стояла и смотрела ему вслед, пока широкая спина мужа не пропала за углом дома на перекрестке улиц.
Жизнь после этого вроде бы вернулась в прежнее русло. И только стул главы семейства оставался, как и прежде, никем не занятым. Однажды на него Вовка забрался, чтобы на столе поиграть. Валя на него так злобно шикнула, что мальчишку словно ветром сдуло, и Лёле пришлось потом полчаса утирать его слезы – испугался.
Она была единственный человек в доме, который радовался, что глава семьи бьет врага. Девушка искренне верила: отец человек взрослый, опытный. В армии служил. Значит, голову под пули подставлять не станет. Он же понимает, как надо воевать, чтобы вернуться домой целым и невредимым. Лёля искренне верила в это, а ещё у неё была другая причина для радости: Тёма наконец-то сделал ей предложение.
Правда, не как Константин Гранин. С букетом белых роз к ним домой не приходил, хотя собирался сотворить нечто подобное. Лёля запретила. Сказала: «Не время сейчас. Вот отец вернется, тогда и сватайся, сколько душе угодно». Тёма согласился, но предложение все-таки сделал. Во время прогулки. Остановились они у раскидистого тополя, что на берегу Волги, и он достал из кармана маленькое золотое колечко, протянул его девушке и сказал:
– Лёля, будь моей женой.
Без лишних слов, без страстных романтичных признаний, – она всё равно не оценила бы. А эти простые слова глубоко проникли в её девичью душу, и Лёля, вся пунцовая от волнения, сказала «Да». Но свадьбу всё равно пришлось отложить на неопределенное время. Ребятам предстояло ещё учиться, а потом, как показали события прошлого года, их обязательно отправят на фронт – лечить раненых. Какая уж тут семья? Какие дети? Потому всё, что им оставалось, – это мечтать о том, как станут они жить после войны.
Тёма говорил, что не хочет жить в квартире. Он мечтал иметь собственный, пусть небольшой и деревянный, домик с участком земли. Чтобы цветы сажать, клубнику, может, яблоньку с вишней.
– Тёмочка, откуда в тебе столько мелкобуржуазного мещанства! – Уколола его Лёля, услышав эту мечту.
– Сам не знаю, – улыбнулся он в ответ. – Так просто, хочется. Знаешь, чтобы выйти утром в огород, полить там чего-нибудь, и чтобы в августе яблоки к ногам с веток падали. Большие такие, сочные. Поднимать их с земли, тереть об рубашку и хрумкать, и чтобы обязательно сок по подбородку.
– Как ты душевно это рассказываешь, Тёмочка, – мечтательно сказала Лёля. – Так дом тебе нужен не затем, надеюсь, чтобы потом яблоками на Больших Исадах торговать?
– Да что ты! – Усмехнулся Тёма. – Какой из меня торговец! Да и жена мне запретит.
– Запрещу. Точно. Не хватало ещё в нашей семье мелкособственнические идеи пропагандировать. Фу, – сказала Лёля. Вроде бы в шутку, но парень точно знал: она если так говорит, то искренне верит, а потому – не переубедить. Но именно такой, уверенной и сильной духом, последовательной в своей вере в идеалы, которые провозглашались с высоких трибун, искренней и честной, Лёля ему и нравилась. Да что там! Он её сильно любил, мечтая не только о домике с садом. А о том, как они станут жить вместе. Жаль, что прямо теперь это было невозможно: война стремительно катилась на Восток, и вот уже над Астраханью стали периодически завывать сирены, оповещающие о воздушной тревоге.
Глава 34
Однажды Лёля, возвращаясь домой с занятий, услышала истошный вопль племянника. Володька носился кругами по двору, быстро перебирая своими крошечными ножками и, хватаясь за голову, визжал:
– Бомбят! Бомбят!
Девушка подбежала к нему, бросив сумочку на землю, подхватила на руки, крепко прижала к себе, даже через одежду чувствуя, как часто-часто бьется сердечко в маленьком теле.
