Шрифт:
Закладка:
Весть о гибели Ермака на Вагае и бегство уцелевших казаков из ханской столицы — Кашлыка мгновенно облетела татарские юрты.
Наследник Кучума царевич Алей не ждал ни минуты. Его люди устремились на север, загоняя лошадей. Они видели своими глазами, как последний казачин струг отплыл из окрестностей Кашлыка.
Воины Алея тут же заняли опустевшее урочище.
Победа на Вагайской луке упрочила престиж Кучума, но не вернула ему прежней власти над Сибирью. Престарелому хану не удалось удержать при себе могущественных татарских мурз.
С тех пор как в пределах Сибири появился хан Сейдяк из старой династии, свергнутой Кучумом, многие татары ушли к нему. Силы Сейдяка росли со дня на день. Наконец на его сторону перешел Карача.
При дворе Кучума Карача был всего лишь слугой — визирем. Посадив на трон Сейдяка, Карача рассчитывал править ханством его именем.
Старая лиса Кучум, оказавшись в трудном положении, откочевал в степи, а оборону своей столицы поручил царевичу Алею. Но Алея преследовали неудачи. Не успел он укрепиться в урочище, как нагрянул Сейдяк. В бою с ним погибли семь кучумовичей. Алей, по одним сведениям, бежал, по другим — попал в плен к Сейдяку.
Направив в Сибирь флотилию Мансурова, русское командование поставило перед воеводой две основные задачи — закрепиться «в Старой Сибири (или Кашлыке на Иртыше) и в Новой Сибири на Тюменском городище» (на Туре).
Туру Мансуров миновал, не встретив сопротивления. Но достигнув Кашлыка, воевода неожиданно для себя увидел на берегу вместо казаков многочисленную татарскую рать.
После многократных поражений от казаков татары едва ли могли выдержать атаку со стороны многочисленного стрелецкого отряда. Но Мансуров так и не решился пустить в ход свои пушки.
Он не знал о кровавом соперничестве между Кучумом и Сейдяком, зато помнил о несчастной судьбе Волховского. Известие о смерти Ермака произвело на него тягостное впечатление.
Воевода не осмелился отдать приказ о высадке ратных на берег и штурме Кашлыка. Вместо этого он предпринял попытку догнать отступающий казачий отряд.
Пока судовая рать плыла по Иртышу, наступили холода. Опасаясь того, что близкие морозы могут в любой момент сковать реки льдом, Мансуров принял решение зазимовать на Оби.
Стрельцы были снабжены в изобилии и зимней одеждой и инструментами. Зимовье на Оби не пугало их.
Воевода умело использовал последние недели осени, чтобы подготовиться к зиме. Близ устья Иртыша ратные люди срубили Обский городок, на время ставший опорным пунктом русских в Зауралье.
После гибели Ермака «князьки» в Приобье поспешили сложить присягу царю. Они собрали множество воинов и осадили русских в их укреплении. В течение дня ханты приступали к урочищу со всех сторон. На другой день «князьки» привезли в окрестности острожка идола и устроили жертвоприношения. Метким выстрелом из пушки ратные люди разбили вдребезги дерево, под которым ханты устроили свое мольбище. Напуганные «князьки» разбежались.
Весть о строительстве государева острожка против устья Иртыша вызвала тревогу среди населения нижней Оби. Старейшины и князьки понимали, что следом за воеводами на их земли явятся сборщики ясака, и старались сохранить «старину» — давно сложившиеся отношения с Русью.
Одним из самых сильных князьков на нижней Оби был князь Лугуй. Ему подчинялось несколько урочищ, раскинувшихся на восточном и западном берегах Оби. Под властью Лугуя объединилось несколько урочищ — знаменитый городок Ляпин, Березов, Куноваг, Илчма и Мункос.
«Княжество» Ляпин признавало власть Москвы при Иване III. С тех пор многое переменилось. Племена югры перестали платить дань московским государям или платили ее от случая к случаю. Но торговля между Русью и Приобьем не прекращалась.
Посредниками в торговле издавна выступали коми-зыряне, жившие на реках Вымь и Вычегда. Старая дорога, шедшая из Ляпина в Березов, носила у местного населения название «зырянской дороги», тогда как русские именовали ее «русский тес».
Русские торговые люди ездили на Обь, а остяки освоили путь к зырянам на Вымь.
Гибель идола под государевым острожком навела страх на всю округу. Бежавшие от пушек Мансурова «князьки» ждали новых для себя бед.
Лугуй не стал ждать и по зимнему пути выехал с отрядом воинов в Россию. Более полугода «князек» странствовал по русским дорогам, прежде чем добрался до цели. В Москве Лугуя приняли дьяки Посольского приказа. Царь Федор велел щедро одарить его, потому что «он к нам приехал наперед всех бить челом». Московские власти высоко ценили послушание местных владетельных особ. Все просьбы Лугуя были тотчас удовлетворены.
Челобитье сибирского «князьки» заключало в себе несколько пунктов. Лугуй желал получить жалованную грамоту, чтобы обезопасить свои владения от военных действий со стороны Мансурова.
В Посольском приказе не знали, сам ли Мансуров сидит в Обском городке или кто-нибудь из его помощников. Поэтому грамоту дьяки адресовали ратным людям Обского городка без обозначения имен. Им запрещалось «воевать» князя Лугуя, и «племя его все и его людей, которые в тех во шти (шести) городках сидят».
Другая просьба заключалась в том, чтобы Лугуй платил дань не воеводе Обского городка, располагавшегося слишком близко к Ляпину, а царским приказным людям в Вымской земле, за тысячу верст от Березова.
После придирчивых расспросов дьяки определили размеры дани с мирных остяков. Лугуй должен был привозить в Вымь лично или передавать через братию и племянников «семь сороков соболей лучших» ежегодно. Это значит, что число мужчин в племенном союзе Лугуя приближалось к тремстам.
Царь Федор запретил воеводам брать дани, поминки и посулы с подвластных Лугую городков.
В августе 1586 года Лугуй забрал государеву грамоту из Посольского приказа и выехал в родные места.
Царь Федор получил возможность пополнить свой и без того длинный титул. К словам «Обладатель всея Сибирские земли» его дьяки прибавили: «и великие реки Оби».
Отправив за Урал крупные силы во главе с Мансуровым, Андрей Щелкалов поспешил заверить иностранных дипломатов, будто покорение Сибири окончено. «А поделал государь, — объявили царские дипломаты за рубежом, — то роды в Сибирской земле в Старой Сибири, и в Новой Сибири на Тюменском городище, и на Оби на усть Иртыша тут город те государевы люди (Мансуров) поставили и сидят по тем городам и дань со всех тех земель емлют на государя».
Заявления Посольского приказа не оставляют сомнения в том, что по истечении года со дня отъезда Мансурова из Москвы московские власти не имели достоверных сведений о его судьбе.
