не сомневался. Мелкая сучонка виновата сама. Арбалет хлопнул и завибрировал, болт сорвался, с грозным свистом разрезая ползущую клочьями полутьму и… воткнулся в поясницу бунташнику, бегущему слева от Серафимы. Да твою же мать! Рух в ярости отшвырнул самострел. Раненый адамчик захромал и упал. Разбитые банды бунташников бежали от нелюдовских стен, горели башни, воняло дымом, бахали отдаленные выстрелы, орали обрадованные победой защитники. За спиной слышался приглушенный вой. Выжившие домовые валились на колени и оплакивали павших сородичей. На севере загудели боевые трубы, ударили барабаны, со стороны Птичьего брода в мягком золотистом свете рассветного солнца показались плотные квадраты пехоты и массы кавалерии, запирая адамчиков в пойме реки. Гордо реяли знамена с алым вздыбленным львом, являя взору припершуюся к шапочному разбору славную новгородскую армию.

3

– Напоминаю: говорить буду я, – сказал полковник Арсеньев, крайне неприятный и надменный тип с щегольскими тонкими усишками, острыми чертами лица, длинным носом и скошенным, чисто выбритым подбородком. Небольшая кавалькада остановилась на краю поляны в сердце жиденькой осиновой рощицы, недалеко от реки.

– А мы тогда нахрена? – удивился Рух, качнувшись в мягкой коляске. В парламентеры он не напрашивался, но штаб во главе с генерал-адъютантом Крейнцем выбрал его против воли и возражениев не принимал. Приказ, видите ли. Нашлись, сука, приказчики. Нарисовались, когда уже поздно, и давай свои порядки рядить. Отчитали Бучилу и Фрола, словно мальчишек каких, за неправильно организованную оборону, дескать, надо было по военной науке беспокоящие удары производить, засады на пути подхода противника устраивать да редутов в самых опасных местах нарыть без числа. Ополчение от греха подальше велели разоружить и отправить подновлять погоревшие башни. Особенный втык Рух получил за мобилизацию домовых, прекрасно зная, что таковая строжайше запрещена специальным указом и нарушение карается вплоть до пожизненной каторги и усекновения головы. Крейнц обещал дело замять, поминая былые заслуги, Бучила всячески генерала благодарил и клялся в долгу не остаться, лишь бы старый прощелыга, получивший у солдат прозвище Пугало, отстал наконец со своими нравоучениями. Оттого и согласился пойти в парламентеры вместе с полковником Арсеньевым, разбившим бунташников в деле при Дорошихе, и подполковником Шрайдером, родом из немцев, командующим соединением «Черных рот», человеком славным безжалостной резней всех, кто под руку попадет. Да с ними пятеро армейских офицеров при параде и при знаменах, да двое «черных» на всякий непредвиденный случай. Поганая компания, попросту говоря. На то и был генеральский расчет: отправить на переговоры отъявленных головорезов и упыря, чтобы отбить у адамчиков всякую охоту к сопротивлению. Подошедшая новгородская армия насчитывала пять пехотных и два кавалерийских полка при двух десятках орудий и могла бы не напрягаясь добить обескровленных, прижатых к реке бунтарей, но штаб настаивал на переговорах. Сказано – сделано. Так Рух и оказался в задрипанной роще возле реки.

– Для красоты, – усмехнулся Арсеньев. – Ты, упырь, будешь зыркать буркалами своими страшенными, а подполковник скрипеть зубами и плотоядно облизываться.

– Не многовато на себя берешь? – оскалился Шрайдер, тучный и бледный, как смерть, восседающий на шикарном вороном жеребце. Обычный форс всех офицеров «Черных рот». На всех головорезов черненьких лошадушек не хватает, но командиры обычай свято блюдут и готовы за нужную конягу любые деньги платить. Доходят, правда, порой до смешного, выкрашивая обычных гнедых сажей или березовым дегтем. Издали не видно, но вблизи – стыдища и срам.

– Беру столько, сколько могу унести, – горделиво отозвался Арсеньев. В его тоне отчетливо проскользнуло презрение. Армейские терпеть не могут «Черные роты», справедливо считая их убийцами и карателями без чести и совести. Стычки и драки между ними – обычное дело. При этом, конечно, армейские признают, что без «Черных рот» никуда, а те с удовольствием берут на себя всю самую грязную работенку. И по слухам, люди подполковника Шрайдера нынче превзошли сами себя, выжигая последствия бунта огнем и оставляя за собой бесконечные виселицы и груды истерзанных тел.

– Смотри не подавись, – буркнул Шрайдер и натянул шляпу на глаза.

– О себе беспокойся, – спокойно парировал Арсеньев.

– На кой черт вообще сдались эти переговоры? – спросил все утро терявшийся в догадках Бучила. – Вы же можете их как муху прибить.

– Можем, – согласился полковник. – Но тут политика, упырь. Сенат хочет – кровь из носу – взять драную ведьму, «Крестьянскую царицу», живой, прилюдно судить и стерву сломать. А если атакуем, вероятность схватить ее живьем совсем малая. Поэтому и переговоры. О, едут.

Среди деревьев замелькали приближающиеся всадники, числом, как было оговорено, ровно в десяток. На легком ветру хлопали знамена с Адамовой головой и матерью воздающей. Бунташное командование в полном составе. Рух узнал двоих: тех, которые совсем недавно орали у нелюдовских ворот, требуя сдачи. Надо же, штурм оба пережили, такая жалость… И узнал еще одного. Вернее, одну. Первой, на молочной кобыле, ехала Серафима, не похожая сама на себя. Ушла обыкновенность, ушла мягкость, ушла привычная бабья затурканность. В седле, прямая словно стрела, восседала красивая женщина с непокрытой головой, окаменевшим лицом и внимательным, цепким взглядом холодных глаз, одетая в неброский охотничий костюм. Все прочие держались от нее на небольшом расстоянии, показывая, кто тут за главного и чье слово будет важнее всего. Кавалькада бунтовщиков остановилась в полсотне шагов, и Серафима громко сказала:

– Приветствую от имени «Детей Адама» во имя прекращения кровопролития и установления мира. Я Крестьянская царица – Анна Стерница, со мной мои братья по вере, воеводы Петр Колдыба, Илья Сороток, Федор Колчанов, Любим Страдник и пророк отца нашего Адама, благословенный Игнатий.

– Приветствую именем Новгородской республики, Господина Великого Новгорода, его народа и Сената, – отозвался Арсеньев, чуть пристав на стременах. – Я подполковник Арсеньев, вы, поди, наслышаны про меня. При мне подполковник Шрайдер из «Черных рот» да местный Заступа, вурдалак Рух Бучила. Высшим командованием уполномочены вести переговоры. Честь имею.

– Знакомые имена, – Серафима-Анна нехорошо усмехнулась. – Жаль, что мы повстречались на переговорах, а не на бранном поле.

– И мне жаль, сударыня. – Арсеньев коснулся краешка шляпы. – С преогромным удовольствием изрубил бы всех здесь присутствующих. Но сейчас не об этом. Приступим?

– Пока не начали, мне нужно несколько минут. – Анна-Серафима взглянула на Руха. – Мне бы хотелось переговорить с Заступой тет-а-тет. У нас осталось несколько нерешенных вопросов. Позволите?

– Почему нет? – Арсеньев удивленно покосился на Руха, а тот изобразил искреннее недоумение.

– Вы, что ли, знакомы? – прошипел Шнайдер.

– Длинная история, потом расскажу, – соврал Бучила, не собираясь ничего рассказывать ни сейчас, ни потом и всей душой желая унести эту тайну в могилу. Хорошо, пока никто не узнал, как он провел атаманшу бунташников прямо