этот ночной лес: лунный серебристый свет, будто выпуклые тени на синем снегу и слабый хвойный запах от масляных красок… Расставаться с этим холстом не хотелось, а поэтому на ценнике, криво налепленном на двусторонний скотч, она заломила огромную цену.

Елки купили первыми – мужчина в добротном пальто все поглядывал на часы и притоптывал ногой, пока она искала сдачу по карманам пуховика. Вокруг музыки и красок столпились работяги: кто-то смеялся во всю глотку, кто-то отколупывал ногтем присохшую каплю, а Кристина зазывала всех невыразительным голосом и подкручивала громкость на колонке. О чем-то спрашивали, и она отвечала, приподнимала картины и крутила их, как кусок нежирного мяса на рынке, отчего-то успокаиваясь. Ей нравился этот гам, ярмарочность – быть может, за этим она сюда и сбегала. Кто-то из теток хвалил Кристину тонким голосом, кто-то фыркал и кричал, что вызовет полицию, устроили тут базар-вокзал, людям после смены отдохнуть не дают…

Один лысоватый паренек крутился рядом с Кристиной, сколько бы она ни стояла на морозе, сколько бы ни растирала варежками онемевшие щеки и губы, – обычный такой человек с усталыми глазами и простецким выражением лица. Шапка у него была дешевая, из нее кудрями торчали нитки, он горбился и сплевывал, много курил, а потом предлагал подвезти Кристину на своей старенькой иномарке. Кристина поначалу отказывалась, мало ли что у такого в голове, а в один из дней устала настолько, что просто махнула рукой. Он довез до подъезда, даже не шевельнув пальцем в ее сторону, и Кристина считала его теперь кем-то вроде личного водителя. Они собирали рамы, сминали одеревеневшую клеенку и прятались в салон, где к тому моменту уже вхолостую работала негреющая печка.

Работягу звали Ильей, и ей сразу ударило по ушам сходство с Ильясом, а поэтому она насмешливо звала его Ильей Михалычем, не спросив ни разу настоящего отчества. Илья Михалыч не сопротивлялся, сторожил ее, довозил до дома и ничего не требовал взамен. Она знала, что это только до поры до времени, но не торопила события. Помогает, и на том спасибо.

Почернело, зажглись холодно-белые фонари, разлился по сугробам их холодный свет. Люди почти иссякли, разве что трудоголики мерзли и приплясывали на остановке, дожидаясь автобусов или захудалого трамвая. Кто-то еще прогуливался мимо клеенки, словно на выставке, и Кристина опять полезла за термосом. Пальцы ног кололо даже в валенках, бутерброды бурчали в животе, а чай, от которого теперь ныл кончик языка, почти закончился – Кристина пила его мелкими глоточками из крышки, грея об нее побелевшие пальцы.

Она не обратила внимания на женщину, которая присела на корточки за чьими-то ногами и хищно вытянула над клеенкой голую скрюченную кисть. Вот рука эта почему-то отпечаталась в памяти до самых мелочей: глубокие шершавые трещины между пальцами, объеденные до мяса ногти и резиновая, плотная кожа. Пока Кристина разглядывала эту руку, пальцы схватились за самую маленькую из картин, котенка с голубым бантом и глупо-стеклянными глазами, рванули на себя, и женщина бросилась бежать.

Кто-то вскрикнул. Последние прохожие озирались в удивлении, с места сорвался Илья Михалыч, а Кристина осталась стоять, нахохленная, втянув голову в плечи. У нее раньше никогда не воровали картины, ни на автобусной остановке под теплым летним дождем, ни на городской ярмарке, где холсты со всех сторон окружали баночки золотистого меда и переспевшие дыни.

Ни здесь, на проходной.

Колючей снежной крупой ударило в глаза, и Кристина медленно пошла следом – ей казалось глупым и жалким бежать с криком, выдирать котенка из потрескавшихся пальцев, драться за него. Подталкивало почти что любопытство – зачем этой женщине воровать, тем более самую мелкую и неказистую, самую «коммерческую» из картин, как называла их Кристина, оттопырив нижнюю губу?

Воровка не придумала ничего лучше, чем запрыгнуть в салон рейсовой газели, которая стояла с настежь распахнутыми дверьми и лениво дожидалась, пока в салоне наберется хоть немного народу. Следом за женщиной влетел Илья Михалыч, выволок ее на холод и вырвал подрамник из рук. Женщина не сопротивлялась, только щурила воспаленные глаза и прикрывала голову рукой – Илья Михалыч толкнул ее в плечо, и воровка послушно повалилась в снег. Присела, глотая слезы.

Кристина подошла, постояла в молчании. Илья Михалыч замахнулся картиной, будто хотел пробить ее о голову плачущей женщины, но Кристина остановила его:

– Холст-то пожалей.

Он обернулся. Глаза его то ли от охоты, то ли от злобы изменились, и в них так явно и неприкрыто мелькнул Ильяс, что у Кристины все вспыхнуло внутри, и уголок рта пополз вниз, безобразно, как при инсульте. Илья Михалыч тут же отвернулся, прокашлялся и протянул ей глуповатого котенка.

Кристина, не глядя на него, подала женщине руку и помогла подняться, отряхнула тонкое осеннее пальто – левый карман, плотно пришитый темно-синими, не подходившими по цвету нитками, оказался оборван, рукава и воротник засалены, а маленькая сумка шелушилась черными пятнами, словно кожа слезала от солнечного ожога.

Женщина дрожала и извинялась через слово.

– Полицию вызываю, – буркнул Илья Михалыч.

Кристина фыркнула. Спросила у женщины:

– Зачем вы?

Та смотрела в продавленный собственным телом сугроб. Неухоженная и растрепанная, с залысинами – там, где слетела вязаная шапка, светились заплатки белой кожи. Кристина уже видела такое у одноклассницы – та сначала от нервов просто грызла ногти, потом начала выдирать волосы и скручивать их колечками, а после летних каникул вернулась в бандане, которую не снимала даже на уроках. И все равно ее пальцы по-паучьи лезли под ткань, дергали тонкие бесцветные ресницы, и глаза у нее становились такими непроницаемыми, мертвыми… Кристина встряхнула головой.

Женщина забормотала что-то о дочери – скоро праздники, а у них шаром в кошельке покати, а она ведь работает, но ипотека и два кредита, на холодильник и телефон, они все сжирают, остается на еду и квартплату, а хочется праздника, вот она и сглупила, вы пощадите ее…

– Врет, – влез из-под руки Илья Михалыч.

– Лучше бы и правда врала, – сказала ему Кристина.

Женщина вскинула лицо:

– Вы простите, я не должна была так, хотите – пусть полиция приезжает, пусть меня оштрафуют или посадят, я виновата… Я дочери только один подарочек купила. И знаете какой?

Лицо ее прорезало кривой ухмылкой.

– Какой? – Кристина смотрелась в нее, как в зеркало.

– Вафельное полотенчико с тигром, они по тридцать рублей на остановке… Отличный подарок для восьмилетней девочки, правда? Да о чем я вообще… Я поеду. И больше… больше так не буду.

Илья Михалыч противно, издевательски расхохотался – знаем, мол, таких вот, бывалых. Принялся