Ленька в углу хохотнул.

— Плескай всем. А не то я начну сейчас морали читать. И вряд ли они тебе понравятся.

Алик тут же скис. Поднеся котелок к столу, разлил по кружкам и стаканам.

— А гости твои будут? — спросил Костя, кивая на нас.

— Нет, спасибо, мы не хотим, — тут же ответил я.

— Ну как знаете, — безразлично ответил Костя.

И принялся громко щербая, пить варево.

Остальные последовали его примеру.

— Крепко сегодня настоялось, — произнес Лёнька, скривившись от горечи.

— Ништяк! — кивнул Костя, добивая остатки. — А ну, Китаец, плескай еще.

Разлили остатки. Вторую порцию растягивали. Собравшиеся принялись разговаривать о всяких мелочах, словно бы и позабыв про нас.

— Роза, а ты что не пьешь? — спохватился Алик.

Глаза его пьяно блестели.

— Угости хозяйку, — согласился Костя.

Он тоже был пьян.

Алик налил в кружку без ручки варева, не аккуратно, до самых краев, взял его и, разливая, принес женщине.

— Роза, хлебни. На сон грядущий. Будешь?

Плечи девушки предательски дрогнули, я сразу же понял — она сильно хочет выпить этой дряни.

— Знаю, что хочешь, — продолжил Костя. — Алик, ну-ка, дай хозяйке. Роза, со дна тебе налили, самой гущи. Давай, устала небось. Выпей обезболивающего.

Последнее слово словно стрела попало ей в самое сердце. Она вновь дрогнула. И сдалась.

Роза повернулась впервые за все время нашего пребывания к нам, показывая лицо. И я не смог сдержать эмоций, невольно открыв рот и выпучив глаза.

Лицо женщины было обезображено. Страшный ожог, случившийся видимо достаточно давно, оставил на коже глубокие шрамы. Они шли бороздами, словно вспаханная земля, от лба, зацепив участок с волосяным покровом, выжигая его, уходя к глазу, которого теперь не было, вместо него на нас уставился черный провал глазницы. Щека женщины представляла еще один провал, а уголок рта уходил дальше, обнажая зубы, невольно делая жуткий ухмыляющийся оскал.

— Ой! — выдохнул Генка.

Эта реакция не осталась незамеченной Розой, но она ничего не сказала, сделав вид, что это прошло мимо ее ушей. Я понял, что к такой реакции она уже привыкла.

— Вот такая Роза! — заметив наше удивление, произнес Лёнька. — Попорченный цветочек!

— Заткнись! — рявкнул Алик. — А не то я тебе дробью мозги вышибу!

Парень сразу же замолк, благоразумно отвернувшись в сторону.

— Держи, Роза, — протянул Алик стакан женщина.

Та взяла его, вновь посмотрела на меня, но уже с вызовом. Я невольно отвел взгляд.

Роза принялась медленно пить отвар, наклоняя голову чуть в бок, чтобы питье не вылилось с изуродованной щеки. Но все равно не вышло — тонкая струйка потекла по шее. Мне сделалось нехорошо.

— Китаец! — крикнул Костя. — Ставь еще!

— Не надо еще, — покачал головой Алик.

И обхватил руками голову.

— И так уже затуманилось все.

— А ну ставь!

Костя вдруг подскочил с места, подошел к Алику и со всей силы ударил того по лицу.

— Так ему! — рассмеялась Аленка. — А то надоел всем!

— Пусть варит! — кивнул Ленька.

И вдруг начал громко лаять и подвывать. Это еще больше развеселило Аленку. Она вскочила с места, принялась танцевать. Ленька, видя такое, начал настукивать такт.

— Синий-синий иней! Синий-синий иней! — принялся орать он срывающимся голосом.

Аленка вошла в раж и начала выстукивать ногами что-то вроде чечетки. А потом и вовсе скинул с себя кофту, обнажаясь. На это раз Роза ее не обругала, женщина сидела на стуле, погрузившись в какое-то жуткое оцепенение. Единственный оставшийся глаз, не мигая, смотрел в пол, а изо рта текла тонкой струйкой слюна.

— Вари, Китаец! — прорычал Костя, толкнув Алика к печке.

Тот послушно поставил на огонь котелок, достал с верхней полки стальную коробочку и отсыпал из нее размолотой травы. Потом небрежно налил воды и сел на лавку. Потирая разбухший от удара глаз, он смотрел на Аленку.

А та уже вовсю резвилась. Следом за кофтой в сторону полетели и джинсы, девушка осталась в чем мать родила. Ленька уже орал вовсю, сдирая горло в кровь:

— Синий-синий иней! Синий-синий иней!

— Вот ведь бестия! — усмехнулся Никифор.

И тоже принялся хлопать в ладоши, издавая тяжелые звуки, словно на ветру билась не закрытая калитка. А потом грузно встал и тоже начал танцевать. Только танцем это назвать было сложно, скорее неуклюжая медвежья ходьба из угла в угол. От каждого шага Никофора половицы в доме жалобно скрипели, а стол трясся.

— Нравится? Нравится смотреть на меня? — крикнула Аленка, не понятно к кому обращаясь.

— Нравится, — ответил Никифор.

В горле у него что-то заклокотало.