Интересно, что такой нейрон (назовем его «нейрон лица вожака») будет реагировать только на один ракурс определенного лица, например его профиль. Другой, находящийся рядом, может отвечать на полупрофиль, а третий – на лицо анфас. Очевидно, что ни один из этих нейронов не может сам по себе составить полный сигнал, сообщающий: «Это вожак», поскольку он может реагировать только на один его ракурс. Если вожак чуть повернется, нейрон прекращает активацию.

Однако на следующем этапе зрительной иерархической обработки вы сталкиваетесь с новым классом нейронов, которые я назвал «клетки мастер-фейс» или «нейроны Пикассо». Данные нейроны реагируют только на конкретное лицо, например «вожака» или «матери», но в отличие от нейронов веретенообразной извилины они активируются в ответ на любой ракурс этого лица (но не на любое лицо). И они, соответственно, нужны, чтобы послать вам сигнал: «Эй, это вожак, будь осторожнее».

Какова конструкция «клеток мастер-фейс»? Мы не знаем, но, вероятно, нужно взять исходящие окончания – аксоны – всех клеток веретенообразной извилины, сигнализирующих о ракурсе лица (например, «вожака»), и подсоединить их к одной «мастер-фейс клетке», в данном случае – клетке «вожака». В результате объединения информации вы можете получать любой ракурс лица вожака, и он создаст в веретенообразной извилине клетки для опознания по крайней мере одного индивидуума, а этот сигнал, в свою очередь, активирует «мастер-клетку». Таким образом, «мастер-клетка» будет реагировать на любой ракурс этого лица.

Но что произойдет, если вам будут предъявлены одновременно два изначально несовместимых ракурса лица в одном и том же зрительном поле? Вы будете активировать клетки веретенообразной извилины параллельно двух лиц, а следовательно, «мастер-клетка» получит двойную дозу активности. Если клетка просто плюсует эти данные (хотя бы пока есть ее реакция), мастер-клетка будет генерировать сильнейший импульс, как если бы она увидела «суперлицо». Суммарный результат – повышение эстетической привлекательности кубистического изображения лица – и Пикассо! А теперь о преимуществах этой идеи – возможно, несколько надуманной. Ее можно непосредственно проверить, сделав записи активности клеток мозга обезьяны на разных этапах и показывая ей лица, подобные изображениям Пикассо. Я могу ошибаться, но и в этом сила гипотезы – ее по крайней мере можно опровергнуть. Как сказал Дарвин, когда вы перекрываете один путь к невежеству, часто одновременно вы открываете новую дорогу к истине. Этого не скажешь про большинство философских эстетических теорий.

17

Если эти аргументы об «эстетических универсалиях» верны, тогда возникает естественный вопрос: почему не все любят Пикассо? Ответ может удивить вас: суть в том, что все его любят, только большинство людей отрицают это. Тогда любовь к Пикассо может по большей части зависеть от преодоления этого отрицания! (Совсем как с англичанами викторианской эпохи, которые отвергали бронзу Чола, пока не преодолели своего ханжества.) Знаю, что это может показаться немного легкомысленным, поэтому попробую объясниться. Теперь мы уже знаем, что разум не представляется чем-то однородным – он вовлекает параллельную активность многих квазинезависимых элементов. Даже наша зрительная реакция на объект не является простым одношаговым процессом – она подключает множество этапов или уровней обработки. И это особенно справедливо, когда мы говорим о таких сложных вещах, как эстетическая реакция. Здесь безусловно задействовано много стадий обработки и много слоев информации. В случае с Пикассо я настаиваю на том, что «нутряной уровень» реакции – импульс «Ага» – несомненно может существовать в мозгу любого человека, возможно, вызванный активацией ранней лимбической системы. Но затем высшие центры мозга большинства из нас отвергают эту реакцию, по существу сообщая нам: «Хоп! Эти вещи выглядят настолько искаженными и анатомически неправильными, что лучше я не стану восхищаться, глядя на них». Таким же образом сочетание притворной стыдливости и невежества могло налагать вето на реакцию викторианских критиков чувственной бронзовой скульптуры – даже нейроны на раннем этапе глушат активность, сигнализируя максимальное смещение. Только когда эти последующие слои отрицания снимаются, мы можем наслаждаться работами Пикассо и скульптурой Чола. По иронии судьбы Пикассо сам во многом черпал вдохновение в «примитивном» африканском искусстве.

18

В своей книге «Фантомы мозга» я предположил, что многие из этих эстетических законов – в особенности максимального смещения – могут сильнейшим образом влиять на фактическое направление эволюции животных; эту идею я назвал «перцептивная теория эволюции». Животное должно обладать способностью определять своих сородичей, чтобы спариваться и воспроизводиться. А для этого оно использует конкретные перцептивные «подписи», мало чем отличающиеся от клюва серебристой чайки с тремя полосками. Однако из-за эффекта максимального смещения (ультранормального стимула) пару можно предпочесть чему-то, что не имеет сходства с оригиналом. С этой точки зрения шея жирафа стала длиннее не для того, чтобы доставать листья высокой акации, а потому что мозг жирафа автоматически демонстрировал большую склонность спариваться с более «жирафоподобной» самкой, то есть жирафой, обладающей более длинной шеей. Такая стратегия должна приводить к прогрессирующей карикатурности потомства в филогенезе. Это также предсказывает меньшую вариативность во внешней морфологии и окраске у животных, не обладающих хорошо развитыми сенсорными системами (например, троглодиты) и имеющих меньше вычурных изменений во внутренних органах, которые не наблюдаются визуально.

Это утверждение сродни дарвиновской идее полового отбора – самка павлина предпочитает павлина с самым большим хвостом. Но оно имеет отличия по трем аспектам.

Мой аргумент, в отличие от дарвиновского, применим не только к вторичным сексуальным характеристикам. Я полагаю, что многие морфологические черты и «маркеры», определяющие родовые (а не половые) различия, могут толкать эволюцию в определенных направлениях.

Несмотря на то что Дарвин ссылается на принцип «пристрастия к большему хвосту» в половом отборе, он не объясняет, почему это происходит. Я предполагаю, что это происходит в результате развития еще более базового психологического закона, встроенного в наш мозг, который изначально эволюционировал по другим причинам, например, способствовал различительному обучению.

Исходя из принципа нашей серебристой чайки, то есть положения о том, что оптимально привлекательная стимуляция не должна гнаться за любым очевидным поверхностным сходством с оригиналом (из-за уникальности нервных кодов восприятия), возможно, появятся новые направления морфологии, в которых не будет экстренных функциональных «подписей» и причудливых признаков. В этом отличие от популярной ныне точки зрения о том, что естественный отбор хвостов, огромных до нелепости, происходит оттого, что они являются «маркерами» отсутствия паразитов. Например, некоторую рыбку привлекает ярко-синяя точка, которой экспериментатор отмечает потенциальную партнершу, несмотря на то что у нее нет даже отдаленного сходства