Новые правила. Никто не касался ее лба и даже руки, проходя мимо. Потеря матери создала в душе Дайан пустоту. Она страдала от мучительной боли, потому что лишилась не только мамы, но и всей семьи. В глубине души она понимала, что должна была расстаться с ними, потому что ее присутствие постоянно напоминало бы о произошедшем, о том, что она сделала. Впрочем, она уже была не маленькой. Она была почти что взрослой женщиной. Дайан твердила это себе в самые мрачные моменты. Она лежала в постели, трогала собственные волосы и представляла, что это ее мама, что она спит рядом с мамой.

Прошлое осталось на чердаке разума Дайан. А сама она превратилась в мрамор. С отцом Слоун она познакомилась, когда он начал появляться на вечеринках. Она стала восторженной невестой, потом достойной женой и хорошей матерью. Она всегда возила Слоун в Северный Сэлем на уроки верховой езды и на каток. Она прекрасно готовила. В ее кухне всегда пахло пирогами или роскошной запеченной дичью. Когда Слоун перешла в четвертый класс, Дайан оглядела ее с головы до ног. У ее единственной дочери округлились бедра и грудь. На щеках играл здоровый румянец. Тело девочки не соответствовало возрасту. Это было преждевременное развитие, а не детская полнота. Слоун поняла это позже, когда рассматривала свои детские фотографии. Но в тот момент она осознавала лишь одно: мама смотрит на нее как-то странно.

На следующей неделе мама отвезла ее к диетологу. Кабинет располагался в кирпичном доме на набережной, в небольшом торговом центре. Табличка была написана яркими красными буквами, а окна закрывали жалюзи – для приватности. В приемной Дайан сказала:

– Это все для тебя, дорогая. Думаю, сбросив вес, ты почувствуешь себя комфортнее.

Слоун поджала ноги под стул. Она смотрела, как широко разошлись ее бедра.

В школе Слоун стала принимать таблетки в туалете. Иногда она проглатывала их даже без воды. Их прописал доктор, но ей было десять лет, и она знала, что странно делать это на глазах других людей. А может быть, ей так сказала мама. Слоун уже не помнила. Она знала, что мама делала это для нее. Маме казалось, что, став стройнее, Слоун станет более уверенной в себе. Ей казалось, что она поступает правильно – как всегда кажется всем матерям. Ей казалось, что она незримо помогает своей дочери добиться всего, о чем мечтала сама.

Когда Слоун была дома, а не в спортивном лагере, школе верховой езды или летнем лагере, она постепенно и понемногу узнавала о прошлом своей матери. Она постоянно заводила разговоры с Дайан. Ей хотелось больше узнать о маме. Она хотела знать самые простые вещи и всякие мелочи. Какое первое блюдо Дайан научилась готовить. Какие игрушки и игры любила больше всего. Чего боялась в детстве. Когда впервые влюбилась. Но Дайан была очень сдержанной в отношении всего, что предшествовало ее свадьбе с отцом Слоун. Она никогда не говорила, что не хочет отвечать на вопросы дочери, но искусно уклонялась от них. У нее всегда находилось что-то, что следовало срочно поставить в духовку.

Когда дочь не отставала, Дайан с какой-то отстраненной нежностью вспоминала, что у ее отца был самолет, двухместный. В солнечные дни, когда она была еще маленькой девочкой, он выныривал из облаков и пикировал прямо на семейное ранчо. Ветер от летящего самолета практически сносил с дома крышу и трепал траву и волосы девочек и их матери.

Слоун была в девятом классе, когда спокойно и без фанфар потеряла девственность с парнем, который жил поблизости.

В пятнадцать она почувствовала себя совсем взрослой, и поведение ее изменилось. Люку было восемнадцать. Его можно было назвать плохим парнем. Не слишком плохим, а таким плохим-хорошим: словно герои Эмилио Эстевеса и Джадда Нельсона из «Клуба «Завтрак» соединились в одном персонаже – гребце с густыми бровями. Люк играл в школьной футбольной команде, курил травку и несколько раз попадал в полицию.

Технически Слоун и Люк не встречались. Они пересекались в домах приятелей. Они вместе пили пиво и куда-то ходили. В тот вечер, когда все случилось, Слоун выбралась из дома по водосточной трубе.

Когда он открыл дверь, она не чувствовала особой влюбленности и даже сексуальной страсти. Он сказал, что родители спят и их не услышат. Он даже не просил ее не шуметь, когда они направлялись в его комнату. На кухне и в гостиной царил беспорядок, и Слоун огорчилась. Она не представляла, что можно лечь спать, не наведя порядок в доме. Но комната Люка оказалась вполне приличной – типично мальчишеской и довольно чистой.

Она сказала Люку о своей девственности, чтобы тот знал. В кино девушки всегда говорили об этом парням, и ей казалось, что в таком случае он поведет себя по-иному. И все будет как-то полегче.

Люк кивнул и уложил ее на кровать. Простыни и покрывало были светло-коричневыми.

А потом были легкие, ритмичные толчки. Она смотрела в потолок, смотрела на его волосы. Она видела, как он сосредоточен. Она испытывала к нему то жалость, то злость, то вообще ничего не чувствовала.

Когда все кончилось, Люк посмотрел на светло-коричневые простыни и увидел кровь. Челюсть у него отвисла. Он не знал, что делать дальше.

– Ты что, правда девственница? – спросил Люк.

– Я же тебя предупреждала.

Слоун не стала поправлять его. Она не сказала: «Я была девственницей», а лишь улыбнулась и подмигнула. Она поднялась, оделась и отправилась по ночной улице под величественными светлыми дубами домой. Она была совершенно спокойна, а в голове крутилась одна только мысль: «Ну, слава богу, с этим покончено».

Наутро она почувствовала себя иначе. Она почувствовала себя вскрытой. Знакомые вещи в спальне выглядели воспоминанием. Поляроидные снимки на стене, лошадка от Брейер, длинное зеркало. Только простыни принадлежали новой Слоун. Они встретили ее ночью и приняли влажной после запретного секса. Тогда ее охватило чувство, которого она много лет не могла ни вспомнить, ни пережить снова. Она почувствовала, что уникальным был не парень, а ее собственное становление. Парень был всего лишь средством. Его пенис вызвал внутри ее химическую реакцию, но это мог быть любой пенис.

Она стала двигаться по-новому, ощущая власть над собственным телом. Поскольку родители ее не отличались строгостью, ей не было стыдно. Единственный человек в доме, который вызывал у нее странные чувства, – ее брат Гейб. Они всегда были очень близки. Он всего на два года старше, и они дружили по-настоящему. Слоун казалось, что он может почувствовать ее состояние.

Но он долго ничего