Шрифт:
Закладка:
Откровенно говоря, до этого момента у меня в голове не было полной уверенности, как поступить с документом, заполучив его в руки. И в рамках моего первоначального пакта с Эвклидом, и в рамках соглашения с Анхелем я останавливалась на этапе обретения этой замечательной бумаги. Все остальное должно было определиться исключительно на этом рубеже, и, возможно, ровно по этой причине далее этого рубежа мысль моя пока не простиралась. Эвклид же, по всей видимости, все уже просчитал. Должна признать, план его был логичен. Действительно, самым подходящим местом, чтобы завести разговор о манускрипте, является музей в Статен-Айленде. Это элементарно. Но больше всего в тот момент меня поразила не мысль о том, что я чуть не опоздала, а то, что Эвклид посвящает меня в этот план и даже показывает бумажку с адресом музея, которую уже подшил в папку вместе с другими материалами по Меуччи. Ведь если документ хранится у Эвклида, то зачем он мне обо всем этом говорит? Что ему от меня нужно? Чтобы я продолжала тянуть из Леонардо информацию? Ладно. Но тогда я решительно не могу понять, зачем Эвклид дает мне адрес музея. Я поняла это несколько позже.
Понедельник я провела на работе, изнывая в ожидании конца рабочего дня, чтобы поскорей увидеть Анхеля. Директрисе я сказала, что у меня заболел отчим и время от времени я вынуждена звонить домой. И она разрешила мне пользоваться телефоном в ее кабинете. За утро я попыталась дозвониться тысячу раз, но треклятый аппарат в квартире Анхеля только странно гудел, однако никто не брал трубку. К черту! Закончив работу, я сказала себе, что телефон как пить дать просто не работает, чему в последнее время не приходится удивляться, и я не должна из-за этого упускать возможность повидаться с ним и заодно сообщить последние новости от Эвклида. Я вышла, вернее, почти выбежала из техникума и направилась прямиком к Анхелю, и вот я уже стучу в его дверь, и… Бац! Я лицом к лицу оказываюсь перед Барбарой, итальянкой.
Наверное, я остолбенела. Как в кино, когда киномеханик вдруг перепутал бобину и вместо продолжения ленты у тебя перед глазами внезапно встает сцена из другого фильма, о котором ты ни сном ни духом. Что-то в этом роде. Или когда долго работаешь за компьютером и внезапно отрубается электричество, а ты, не успев сохранить сделанное, сидишь и тупо смотришь в темный монитор, даже еще не осознав, что все твои труды отправились черту под хвост. Я просто остолбенела и не могла даже шелохнуться, зато невозможно описать, какой радостью заискрилась Барбара, увидев меня. Она заулыбалась, потом выразила свою радость вербально и пригласила меня заходить. Я перешагнула порог. Она сообщила, что Анхель пошел поискать что-нибудь на ужин, потому что она голодна, а еще — что она счастлива меня видеть, и что если мне хочется кофе, то она только что сварила его, и что кубинский кофе ей очень нравится, и что мы с ней можем выпить по чашечке, пока ожидаем Анхеля. Все это она произнесла, плывя королевой, а я плелась за ней на кухню, где потом наблюдала, как она вынимает из шкафчика чашки и разливает по ним кофе, словно у себя дома.
Кофе был хорош. Это был настоящий кофе, мы пили его в гостиной, а она говорила и говорила, потому что Барбара испытывала постоянную потребность в говорении, она говорила со смешным и странным акцентом, который каким-то неведомым образом казался мне удивительно знакомым и даже, не знаю, симпатичным, что ли. Если бы она не была настолько разговорчивой, мы бы, наверное, сидели там вдвоем, как две идиотки, ни одна из которых не может понять, что делает в этой гостиной вторая. Однако Барбара испытывала непрестанную потребность говорить, и вот, когда мы уже исчерпали все поверхностные темы, а Анхель, по всей видимости, ушел на край света в поисках еды и кофе закончился, она произнесла: может ли она кое о чем меня спросить? Я сказала, ну да, конечно. Она как-то глупо хихикнула и добавила, что хочет спросить меня как женщина женщину. Прям как в какой-нибудь песенке, из самых пошлых. И сразу же заявила, что ей прекрасно известно, что я — лучшая подруга Анхеля и что именно по этой причине она набралась смелости ко мне обратиться, потому что ей, вообще-то, не с кем об этом поговорить, а поговорить просто необходимо. Тут она вздохнула и сказала, что ей кажется, она влюбилась в Анхеля, и что с самого первого раза, когда они оказались вдвоем и он взял ее за руку на первомайской демонстрации, она ощутила нечто особенное. А затем… затем все пошло как-то странно, вплоть до их поездки в Сьенфуэгос, замечательный город на побережье бухты невозможной красоты — Перла-дель-Сур, «жемчужины юга», как, по словам Анхеля, ее называли… Так вот, там тоже все было довольно странно, они стояли лицом к морю, он обнял ее за плечи, шепча на ушко слова из песни Бенни Море: «Как же это случилось, я не смогу тебе рассказать, как это случилось, но о тебе…», и дальше Барбара уже не могла сопротивляться. Еще никто не знает, что они теперь вместе, знаю теперь только я, заверила она, и то лишь потому, что ей нужно было с кем-то поговорить. Она в замешательстве, поскольку наслышана о кубинцах, которые влюбляют в себя иностранок из корыстных побуждений, но она-то чувствовала совсем другое, нечто такое, что уходило далеко за пределы телесных желаний. Тут она спросила: capichi?[3] И я автоматически кивнула. Тогда она добавила, что ей хотелось бы знать: может ли она доверять Анхелю; пожалуйста, она просит, чтобы я сказала ей правду, потому что мне она доверяет.
Барбара доверяет мне и хочет знать, можно ли ей доверять Анхелю. Шикарно. Скажешь, нет? Думаю, что именно в эту секунду меня и охватило желание убить. Не Барбару, естественно, ведь бедная
