весь сыр-бор начался с чего? Вы узнали, что пропал ваш человек. Приглядывающий здесь за всем от вашего имени. Я даже скажу тебе, как его звали. Храбр. Справный воин. Сотник моей личной охороны. И лучший лазутчик. Вы же его искать прибыли?

— Тоже мне, сдёрнули покров с тайны. Это и вон тот ваш доносчик сутулый знал.

— Конечно. Ты ж ему сам рассказал. Правда, не называя имени. Скажи, ты знал этого человека? Храбра. Как его звали на самом деле?

— Не знаю. Мы не спрашиваем настоящих имён друг друга, — Никодим невесело хмыкнул. — В чём, кстати, с вами похожи.

— Да Род с ним, с его настоящим именем. Не в нём дело. Я ж вижу, что ты его знал. И хочешь найти. Мало того — должен. Или хотя бы узнать, что с ним сталось. Ну, так в этом наши цели совпадают. Почему бы не помочь друг другу?

— Инструкция этого не предусматривает, — ехидно фыркнул пленник.

— А что она предусматривает? Пить целыми днями? И пропивать своих людей? Сначала — Храбра. Потом — вон, его, — кивнул Светлый на Якова. — Благо, мои люди парубка вытащили.

— Ну, не только они…

— Это я тоже ведаю. О том, что именно ты подсказал, куда отряду следовать. Иными словами, неотступно всё это время следовал за татями. Бросил им своего малого, как кость псам, а сам следил и вынюхивал. В сторонке. Мне нужно знать, какое у тебя было дело с боярином Клином Ратиборычем. В чём его долг перед тобой?

— Отвёл как-то его отряд от богатого новгородского каравана. Те пёрли из варяг по воде почти без прикрытия. Узнал, что нарочно эти ладьи купчины отправили — перебить ушкуйничью ватагу, которая их донимала сверх всякой меры. И вместо товаров кнорры те оружными людьми забиты были.

— Причём тут мой брат, гнида гнилая?! — взревел Молчан Ратиборыч, цапая себя по привычке за левое бедро, где обычно торчал черен меча.

— Нам-то в глаза не плюй, Молчан, — поморщился Святослав. — Всем то ведомо, что ежели что у тебя умыкнули по водному пути к грекам, нужно было обращаться к твоему брату. Водил он какие-то связи с ушкуйниками. Теперь, ясно, стало быть, какие именно. Выходит, эта же ватага и рекомый тайник растащила.

— То вы ушкуйников спрашивайте, — пропыхтел, раздувая ноздри, боярин. — Куда их, тех, что не порубили, дели?

— Поспрашивают, не сомневайся, — бесцветно зыркнул на него Хром. — Перстень их в Белоозеро отправил. Там наместник разберётся. А мы пока что можем понять из того, что случилось? Ватагой, которая вскрыла схрон с каким-то смертоносным газом, командовал некий Сыч. На него же, как на человека Клина Ратиборыча, вышли наши дорогие гости-черноризцы. Судя по всему, он узнал вещицу пропавшего сотника Храбра, которую ему предъявил Никодим. Что ж выходит? Уж не связаны ли меж собой два эти события?

Последний вопрос однорукий явно адресовал Никодиму. И по лицу его понял, что тому пришла в голову такая же мысль.

— У Сыча вашего то спрашивайте, — пропыхтел Молчан.

— Спросили бы, — с готовностью повернулся к нему Светлый. — Да исчез куда-то Сыч. Растворился. А ты, Молчан Ратиборыч, неужто до сих пор не допёр, к чему этот наш разговор клонится? И какого лешего тебя на него вызвали? Уж точно не для того, чтобы ты вместо ответа то на одного кивал, то на другого. К тебе у меня этот вопрос, боярин. Клин — брат твой. И мне очень любопытно было б вызнать, до какой меры вы с ним посвящены в дела один другого. И как делами теми повязаны. Не разбойными, заметь, да ушкуйными делами. А совсем тёмными. Убийство моего личного вызнавателя да разграбление тайника с отравой, что может целый город к праотцам отправить — это уже серьёзнее некуда. Можешь доказать, что никакого к ним касания не имеешь?

— Не имею, — хмуро хрипнул толстяк. — Доказать не могу.

— На слово прикажешь тебе верить? Братцу твоему, вон, тоже верил. И где он теперь?

— В Киеве нет… — еле слышно пробурчал Молчан.

— Знаю. И в усадьбе тоже. Ни в его, ни в твоей. Да-да, что смотришь? Туда я тоже отряд отправил.

— Что ж княже, и на меня облаву устроили? И на домочадцев моих?

— Нет. Живы-здоровы. Пока, — совершенно недвусмысленно подчеркнул самодержец последнее слово. — Где он, Молчан?

Толстяк перступил с ноги на ногу, хмуро окинул всех взглядом исподлобья. С особенной неприязнью кольнул глазами Хрома.

— В лесной крепи.

— Что за крепь такая?

— Застава. Где хабар хранится под охраной.

— Вы что же, ради своих ушкуйных дел целую крепость срубили?

Молчан хрипло откашлялся, но промолчал.

— Значит, так, боярин, — по голосу князя чувствовалось, что в нём гнев закипает, несмотря на все попытки сохранить внешнюю безучастность. — Возьми с собой воеводу Перстня с его людьми, еще воев, сколько может тебе понадобиться, Хрома с этими двумя… пришлыми, и привези мне сюда своего брата, — подойдя к Молчану вплотную и нависнув над ним, как дворец базилевса над землянкой холопа, он прорычал, — пусть даже на аркане. И если он «вдруг» сможет от тебя уйти, можешь в Киев не возвращаться. И о семье своей забыть. Пока не явитесь обратно вдвоем, я буду приглядывать за ней. Уяснил?

12. Лесная крепь

Утро еще и не думало расцвечивать восточный край окоема в рдяные цвета. Даже лесные птахи, всегдашние предвестники наступающего рассвета, еще не проснулись и не наполнили лес дружным разноголосьем. Над головой темным шатром выгнулось ночное небо, и бесчисленные мириады звезд, словно чьи-то глаза внимательно и с неподдельным интересом наблюдали за тем, что творят на земле непонятные двуногие создания.

Деревянная застава, маленькая даже по здешним меркам, казалась одиноким стражем, присевшим отдохнуть по ночной поре возле вьющейся у его ног ленты тракта. Срубили ее на холме, который дорога огибала широкой петлей. Быть может, путникам, идущим по ней, нависшая над трактом крепь и казалось высокой, но с другого холма, на макушке которого стоял сейчас Никодим, она выглядела очень скромно. Частокол, сработанный из высоких сосен, восемь приземистых башен, четыре по углам и еще четыре ровно по центру каждой из стен, какие-то постройки внутри. И ни одного, хоть самого маленького, огонька.

— Затаились тати, кистень им в бок, — проворчал недовольный голос слева. Насколько Никодим успел присмотреться к здешним деятелям, принадлежал он белозерскому наместнику.

Они стояли у кромки леса на вершине холма. Заросшие непролазной чащобой взгорки широким кругом охватывали лысый бугор с деревянной крепостицей. Все остальное пространство до самого частокола было голым, как коленка. Чтобы