прояснения, включающего два этапа. 1. Мы должны эксплицировать сам факт наличия империалистической войны, т. е. обнаружить за множественностью позиций, тезисов и конфликтов, переполняющих современную интеллектуальную сцену, то, что может быть названо маоистским термином „главное противоречие“, – обнаружить борьбу между двумя глобальными тенденциями, стремящимися к тотальной гегемонии и полному поглощению друг друга. Многообразие конфликтов должно быть истолковано как многообразие локальных эпизодов этого большого противостояния. 2. Затем мы должны показать, что противоборствующие стороны черпают свои силы из внутреннего принципа, подавляемого и отчуждаемого обеими. То, что представляется монолитным единством каждого из элементов противостояния, на деле есть результат этого отчуждения и подавления. Открытие „внутреннего пролетариата“ каждой из сторон позволит превратить противоборство между ними в другую войну, где подавляемые элементы каждой из сторон объединят усилия, чтобы освободиться от подавления и участия в бессмысленной войне, чуждой их реальным интересам» [435, с. 9].

Именно по такой вполне работающей модели предполагается осуществить замещение классической бинарной оппозиции «единое/многое», традиционно применявшейся по умолчанию к проблеме единства мира, переинтерпретировав монизм и плюрализм в качестве противостоящих друг другу способов понимания мира в таком его единстве, которое исключает какие-либо внешние альтернативы, неизбежно включая в себя все помысленные и предположительно непомысленные еще возможности, согласно принципу, который неоднократно провозглашался в истории философии. Методологическим воплощением предлагаемого – гибкого и пластичного – решения, особенно применительно к объединению «нефундаменталистским образом» [550, с. 75] множественного в нередуктивном единстве, может выступать так называемая «стратегия сплавщика», трактуемая как контролируемый дрейф по различным позициям без жесткой идентификации с ними [ср. 465]. «Методологическое мышление пользуется всегда схемами многих знаний и в своих изображениях фиксирует множество разных знаний об одном объекте; называется это приемом многих знаний… Каждому из изображений попеременно может приписываться индекс объектности, т. е. утверждается, что именно это знание соответствует объекту, и тогда все остальные знания оцениваются относительно него и преобразуются так, чтобы ему соответствовать. Потом мы можем перенести индекс объектности на другое знание или представление, и тогда все остальные знания будут оцениваться в соответствии с ним. О. И. Генисаретский назвал такой метод работы „стратегией сплавщика“, имея в виду молевой сплав: мы как бы бежим по бревнам, ступаем на одно и толкаем плывущие рядом, потом прыгаем с этого бревна на другое, на третье, постоянно меняем точку опоры и за счет этого продвигаем весь сплав вперед» [602, с. 99]. Конкретная же реализация данной стратегии разворачивается благодаря комбинации двух фундаментальных взаимосвязанных процедур или операций – различения и отождествления.

§ 2. Различение и отождествление как базовые операции конституирования единства мира

Самыми, по-видимому, элементарными или атомарными (т. е. далее на фазы, этапы и т. д. неразложимыми) процедурами или операциями, посредством которых в конечном счете выполняется весь комплекс интеллектуальных действий, выступают две – различение и отождествление. Из-за своей фундаментальности они с большим трудом поддаются прямой и непосредственной фиксации; их действие, однако, вполне возможно проследить на том или ином конкретном материале по тем эффектам, которые они вызывают. Именно их взаимообусловленность, выполнимость практически в любой точке концептуального пространства и действенная эффективность предполагают своим условием возможности принцип единства мира, понимаемого как потенциальная прослеживаемость универсальных связей[169], и взаимосвязанный с ним принцип единства культуры, понимаемого как потенциальная способность конституировать те или иные связи, обеспеченная всем арсеналом социокультурных средств и механизмов.

Ло полагает, что «полезно думать о примитивной форме внешнего или отсутствующего как о множестве возможностей. Это возможные повторения сходств и различий, паттерны, превращенные в шум и гам во всех других неограниченных реализациях. Это также означает, что полезно представлять ее как множество невероятно сложных интерференций между паттернами повторения, как бесконечно многогранное пересечение различных сходств и различий, которые могут соединяться, включать и игнорировать друг друга, противоречить друг другу и умалчивать друг о друге. Эти сходства и различия могут быть сделаны присутствующими (а могут быть и не сделаны) в форме текстов, записей, тел, навыков, инструментов, чувств, архитектуры, ду́хов, ангелов и любых других материальностей, которые можно себе вообразить. Всегда то, что отсутствует, это множество слепящих, гудящих, танцующих возможностей. Их чрезвычайно сложно сгустить, сделать присутствующими. Их можно сгустить и усилить (кристаллизовать) только очень избирательными способами» [312, с. 243]. Именно выявление и фиксация потенциальных сходств/различий и выполняется различением/отождествлением, которые оказываются в этом смысле двумя сторонами или аспектами одного и того же действия.

Продемонстрировать действенность операций различения[170] и отождествления, равно как и их принципиальное расхождение с – предположительно наличествующим – классическим тождеством и различием [ср. 176; 190; 566], достаточно наглядно можно на материале языка, времени и сознания, взятых и рассматриваемых в аспекте соответствующей концептуализации.

Ситуация с языком, пожалуй, наиболее наглядна, поскольку язык представляет собой различающую различенность[171] как своего рода машину различий [ср. 146], что было установлено еще Соссюром[172], который «в первую очередь является тем, кто постулировал произвольность знака и дифференциальный характер знака в качестве основы общей семиологии и, в частности, лингвистики. И, как мы знаем, два этих мотива – произвольность и дифференциальный характер, – с его точки зрения, являются неразделимыми. Произвольность может быть только потому, что система знаков задана различиями, а не полнотой терминов. Элементы значения функционируют не благодаря сжатой силе ядер, а благодаря сети противопоставлений, которые различают их и соотносят друг с другом. „Произвольность и дифференциальный характер, – как говорит Соссюр, – это два коррелятивных качества“» [193, с. 32]. Отсюда и прямая трактовка Соссюром исследовательских задач применительно к языку: «Наука и занимается игрой этих значимых различий» [488, с. 23].

Вместе с тем, производя и воспроизводя различия, язык делает это систематически, выстраивает более или менее устойчивые сети, ибо «единство явлений речи дано в языке» [489, с. 16][173]. Тем самым отождествление дополняет различение в действии языка, обеспечивая возможность генерализации: «слово, поднимаясь… над сосуществованием дробных явлений, собирает разрозненное в такое единство, которое всегда шире всякой данной наличности и всегда открыто для новой» [485, с. 812]. Посредством соответствующей способности языка разворачивается и концептуализирующая мысль. «Мысль не выражается в слове, но совершается в слове. Можно было бы поэтому говорить о становлении (единстве бытия и небытия) мысли в слове. Всякая мысль стремится соединить что-то с чем-то, установить отношение между чем-то и чем-то» [117, с. 305]. Концептуализирующая мысль воплощает результаты различений и отождествлений в слова – понятия – концепты. «Слово собирает. Оно λόγος (о т λέγειν, собирать в единство)… Своим целым оно собирает… Язык собирает народ. Слово собирает мысль. Мы собираемся с мыслью при помощи слова» [55, с. 404].

Тем не менее язык представляет собой ретроспективную абстракцию,