Под пронзающим взглядом Миколая мне кажется, будто я тоже сделала что-то не так. Я не могу смотреть ему в глаза.

—Не говори с ним,— велит мне Миколай, и его низкий голос наполнен яростью.

—Я и не хочу с ним разговаривать!— возмущенно кричу я.— Это Йонас пристает ко мне! Я его ненавижу!

—Хорошо,— говорит Миколай.

На его лице застыло очень странное выражение, которое я никак не могу понять. Если бы я не знала мужчину, я бы даже подумала, что это ревность.

Думаю, что он скажет еще что-нибудь, но Миколай разворачивается и молча выходит из кухни. Я слышу, как он выходит через дверь оранжереи, и когда я выглядываю в окно, вижу, как он широкими шагами идет через лужайку в дальний конец сада.

Я сбита с толку и зла.

Из всех людей в этом доме чаще всего я думаю о Миколае.

Я не хочу этого. Но ничего не могу поделать. Когда он в доме, мне кажется, будто я заперта в одной клетке с тигром. Я не могу игнорировать его, ведь должна постоянно следить за тем, где он и что делает, чтобы мужчина не застал меня врасплох.

Но когда его нет — это еще хуже. Потому что я знаю, что Миколай делает что-то ужасное, возможно, по отношению к людям, которых я люблю больше всего на свете.

Не думаю, что он уже кого-то убил. Я не верю в это. Я бы услышала, если бы его люди это обсуждали. Или если бы он, торжествуя, обсуждал это с ними.

Но я чувствую, как вращаются колеса, несущие нас к назначенной им цели. Этот поезд набирает обороты.

Вот почему я должна ненавидеть его больше, чем Йонаса.

Презирать его должно быть проще всего. Это мой похититель. Тот, кто оторвал меня от всего, что мне дорого, и запер в этом доме.

Однако, когда я вглядываюсь в кипящий котел моих эмоций, я вижу страх, смущение, тревогу. Но также странное чувство уважения. И даже, порой, возбуждение…

Я хочу знать больше о своем тюремщике. Я убеждаю себя, что только так смогу ему противостоять. А может, даже сбежать.

Но за этим стоит нечто большее. Мне любопытно. Миколай так разозлился из-за тех татуировок. Я хочу знать почему. Хочу знать, что они для него значат.

Вот почему, когда я понимаю, что он в саду, мне в голову приходит дурацкая идея.

Я хочу посмотреть, что в западном крыле. Миколай довольно недвусмысленно запретил мне туда ходить.

Что он прячет там? Оружие? Деньги? Доказательства своего подлого плана?

Там нет двери, чтобы удержать меня от проникновения. Лишь широкая изгибающаяся лестница, подобная той, что ведет к моим комнатам.

Так легко взбежать по ней и оказаться в коридоре, который ведет в западную часть дома вместо восточной.

Мне кажется, что запретное крыло будет темнее и мрачнее моего, но в действительности все наоборот — это самая современная часть дома. Я вижу гостиную с набитым под завязку баром, а затем огромный кабинет. Это, должно быть, офис Миколая. Там я вижу его сейф, рабочий стол и компьютер. Если меня действительно волнуют его планы, именно туда мне надо заглянуть в первую очередь.

Однако я продолжаю идти вперед, к самой большой комнате в конце коридора. Хозяйской спальне.

Она огромная, современная и абсолютно мужская. Стоит мне проскользнуть внутрь, как запах моего похитителя сбивает меня с ног. От него пахнет кедром, сигаретами, виски, свежей апельсиновой цедрой, кремом для обуви и тем насыщенным, пьянящим мускусом, который характерен только ему. Аромат настолько концентрированный, что я сомневаюсь, что кто-либо другой бывал здесь, и даже Клара не заходила, чтобы убраться.

В отличие от остального дома, это комната вовсе не темная и мрачная. Мебель действительно темных цветов, но пространство наполнено светом. Все потому, что это одна из наиболее высоких точек здания, а вся противоположная стена — сплошное окно, от пола до потолка.

Мое окно направлено на восток и выходит в заросший сад, окно Миколая же смотрит на чикагские небоскребы. Весь город лежит как на ладони. Здесь он стоит, представляя, как однажды это все перейдет под его контроль.

Теперь я точно знаю, где нахожусь. Я вполне могла бы указать на свой собственный дом, расположенный на берегу озера.

Если бы хорошенько присмотрелась, я нашла бы его крытую серой черепицей крышу среди других особняков вдоль Голд-Коста.

Однако мой взор вновь обращается вглубь комнаты, заинтригованный этим личным пространством. Смотреть на комнату Миколая — словно заглядывать к нему в голову. В остальной части дома я вижу лишь то, что он дает мне увидеть. Но здесь я найду то, что он прячет.

Возможно, здесь он держит ключи. Я могла бы стащить ключ от входной двери и убежать однажды ночью, когда все спят.

Я убеждаю себя, что именно это и ищу.

Пробегая меж тем пальцами по незаправленной постели и высвобождая плотный аромат его кожи. Я до сих пор вижу след от его тела там, где Миколай спал. Мне сложно представить его спящим и беззащитным. Он не похож на того, кто ест, спит, смеется или плачет.

Но вот они, доказательства, прямо передо мной. Я прикладываю руку к следу, словно до сих пор могу ощутить тепло его тела. Кожу покалывает, и кровь пульсирует в венах, пока я снова не отдергиваю руку.

Кровать окружена встроенными книжными шкафами. Я подхожу ближе, чтобы прочитать заголовки.

И я действительно вижу то, что ожидала: «Хоббит», «Снежная королева», «Алиса в Стране чудес», «Алиса в Зазеркалье» и «Маленький принц» в кожаных переплетах, вперемешку с «Доводами рассудка», «Анной Карениной» и десятками других книг на английском и на польском.

Я достаю с полки «Алису в Зазеркалье», осторожно открывая, потому что книга очень мягкая и хрупкая, и я боюсь, что некоторые страницы могут оторваться.

На самой первой странице карандашом выведено: «Анна».

Я испускаю вздох.

Я знала.

Миколай был так зол, что я разглядела иллюстрации среди его татуировок. Я знала, что это должно было что-то значить, что это было связано с кем-то, кого он любил.

Вот почему он злился. Для жестокого мужчины любовь — это помеха. Я обнаружила его слабость.

Кем была Анна? Большинство книг либо для детей, либо для подростков. Она была его дочерью?

Нет, книги слишком старые. Даже если бы они изначально были не новые, почерк не кажется детским.

Кто тогда? Жена?

Нет, когда я пыталась поддеть Миколая тем, что он не женат, он и бровью не повел. Мужчина явно не вдовец.

Анна его сестра. Должно быть, так.

В ту же секунду, как я это понимаю, чья-то рука хватает меня за запястье и резко тянет к себе.

Книга вылетает из моих рук. Как я и боялась, старый клей, скрепляющий между собой страницы, не выносит подобного обращения. Когда я поворачиваюсь, с десяток страниц выпадает из книги и кружится в воздухе, словно опавшие листья.