«Впрочем, ещё не совсем решила. Я раньше хочу посоветоваться с тобой. Ведь ты моя единственная подруга, и, кроме тебя, у меня никого, никого нет. С бабушкой я об этом говорить не могу. Да и вообще я с ней четвёртый день не разговариваю. Она, конечно, подумает, что я просто лентяйка и не хочу заниматься летом. У нас с ней и так было слишком много разговоров из-за моих несчастных экзаменов. А уж сказать ей, что я сама, по своей воле решила остаться, об этом и думать нечего. Воображаю, какой ералаш поднимется у нас в доме!! Лучше сказать об этом осенью, когда уже будет поздно…

Я здесь всё время скучаю. На даче тут очень плохо. Местность ужасная. Не знаю, что дачники находят хорошего в здешнем лесу и в речке. Ничего в них особенного нет. Погода, правда, чу́дная, но жара невыносимая. Только по вечерам ещё ничего, когда на небе звёзды и кругом мёртвая тишина. Знаешь, Гуля, от скуки я даже начала писать стихи — рифма у меня получается. Прочти и напиши своё мнение.

Посвящается Гуле К.

Я помню чудное мгновенье,

(эту строчку я взяла из Лермонтова, но дальше всё своё)

С тобой ходили мы гулять.

Вокруг звенело птичек пенье,

И звёзды начали сиять.

И месяц в голубом просторе

Глядел, сияя, с высоты,

У наших ног шумело море…

Сидели молча я и ты.

Теперь сижу я одиноко

С раскрытой книгой у окна.

Мой милый друг теперь далёко,

А я одна, одна, одна…

Это правда, Гуля. Я здесь действительно совсем одна (если не считать, конечно, бабушки). Тоска ужасная! Знакомых ни души. Вокруг какие-то дачники с маленькими ребятишками. Даже новое платье надеть некуда. Папа приезжает только по выходным дням. А бабушка беспокоится только об одном — о питании. Как будто на свете нет никаких умственных интересов. Делать здесь, на даче, решительно нечего.

Если бы не кофточка, которую я тут начала себе вязать, я умерла бы со скуки. (Это будет совершенно заграничный джемпер! Треугольник красный, треугольник синий, а рукава красные, с синими обшлагами. Очень здо́рово получается! Когда мне надоедает вязать, я подсовываю джемпер бабке. Она немного ворчит, но вяжет.)

Знаешь, Гуля, я думаю, что остаться на второй год в девятом классе вообще имеет смысл, так как экзаменов мне всё равно не выдержать. Кроме того, мне будет легче учиться и останется время для чтения. Прочту всех классиков и что-нибудь научное. Напиши мне про свою жизнь. Счастливая, я слышала, ты с вышек прыгаешь, рекорды берёшь, — не то что я, несчастная, должна киснуть на этой даче.

У нас тут очень много цветов. Они чу́дно пахнут по вечерам, если бы только не комары…

Жду ответа, как соловей лета… Целую тебя крепко.

Любящая тебя подруга Надя».

Прочитав письмо, Гуля расхохоталась.

«Ну и Надька! — подумала она. — „Остаться на второй год вообще имеет смысл“. И пусть остаётся на здоровье. Надо Мирре показать письмо — вот уж будет смеху!»

Гуля позвонила Мирре по телефону:

— Приходи, пожалуйста. Срочное дело.

И не прошло получаса, как Мирра явилась.

Усадив её на диван, Гуля дала ей Надино письмо.

Мирра поднесла листок к самым глазам. Сначала она читала молча, серьёзно, слегка нахмурив брови, и вдруг повалилась на диван, захлёбываясь от смеха.

— Знаешь что? — сказала она, вытирая слёзы. — По-моему, умнее твоей Нади никого и на свете нет! Конечно, ей прямой смысл остаться на второй год в девятом, если не может перейти в десятый. Ну, что ты ей ответишь? Ведь она «ждёт ответа, как соловей лета».

— Так и отвечу: «Не томи свою душеньку — опущайся на дно! Если не можешь перейти, так оставайся».

— А про стихи что напишешь?

— Посоветую читать классиков и знать, у кого воруешь стихи. А то стащила строку у Пушкина, а говорит — у Лермонтова!..

…Гуля увидела Надю только осенью, когда уже начались занятия. Они встретились в школьном коридоре на большой перемене. Надя благоразумно осталась на второй год, и учились они теперь в разных классах.

— Королёва, — сухо сказала она Гуле, — мне надо с тобой поговорить… Наедине!

— Ну, давай пройдём к окошку, — предложила Гуля. — Вот и будет наедине.

Они сели на подоконник. Надя молчала.

— Ну? — спросила Гуля.

— Неужели ты сама не понимаешь?.. — сказала Надя.

— Пока что нет.

— В таком случае нам больше не о чем говорить! — произнесла Надя раздельно и отвернулась в сторону.

— Да перестань ты, Надька, комедию разыгрывать! Хочешь что-нибудь сказать — так и говори.

Надя резко повернулась к Гуле:

— Без комедий? Ладно! Ты не умеешь быть настоящим другом. Я никогда, никогда не думала, что наша дружба может так окончиться. Скажите пожалуйста! Она — в десятом, а я — в девятом… Какие же у нас могут быть общие интересы?.. Ты целые перемены ходишь то с Холодовой, то с Аганян, то с Шуркой Жуковым, а на меня — ноль внимания… Как будто я умерла! Да и покойникам друзья на могилу цветы приносят…

У Нади на глаза навернулись слёзы.

— Я всегда считала, что дружба — это дружба! Ты на Северном полюсе, а я на Южном, и всё-таки мы дружим. А что нас с тобой разделяет? Одна стенка!

— Нет, — сказала Гуля серьёзно и тихо. — Не одна стенка.

— Две, что ли?

— Больше. Понимаешь, Надежда, вот мы с тобой сидим на подоконнике целых десять минут, и говорить нам не о чем. Ни до чего не договорились… Холодова, Аганян, Северный полюс, Южный — что за пустяки! Просто мы с тобой уже не маленькие, чтобы вместе в песочек играть. А почти взрослым людям из пустого в порожнее переливать незачем. Нет, я умею дружить, это ты неправду сказала!..

— С этой твоей Мирркой черномазой, что ли?

— Да, с Миррой. Я её и люблю и считаюсь с ней.

— Только потому, что она тебя обожает. «Гулька, ты талант!», «Гулька, ты гений!». А тебе того и надо. Не любишь правду слушать. А я уж такая: что думаю, то и говорю в глаза!.. Может быть, это грубо, что я тебе сейчас сказала…

— Не грубо, а глупо, если уж на то пошло! — сказала Гуля, слезая с подоконника. — Больше я с тобой объясняться не желаю.

— Передай привет и