Шрифт:
Закладка:
Тем не менее 6 сентября 1603 года смертный приговор Гренье был смягчен в связи с его юным возрастом, обстоятельствами дела и психическим состоянием – удивительные для того времени отзывчивость и милосердие! Протокол судебного разбирательства гласит: «Суд в конце концов принимает к сведению возраст и слабоумие этого мальчика, который настолько глуп и умственно отстал, что дети семи или восьми лет обычно показывают больше разумения, чем он. Мальчик так истощен и низкоросл, что никто бы не подумал дать ему и десяти лет… Отец от него отказался и выгнал бродить по полям, матери он не знал, имел лишь мачеху. Покинутый всеми, без наставника или единой души, способной приглядеть за ним, он выпрашивал еду, и никто не научил его страху Божиему, а природа его была опорочена злым духом, который воспользовался его отчаянием и повседневными нуждами и ввел его во грех. Суд не желает еще больше усугублять страдания этого мальчика, которого дьявол настроил против других детей. Суд выносит решение после надлежащего рассмотрения всех аспектов дела, включая противоречивость его показаний и другие детали процесса, чтобы сохранить его душу для Бога, а не судить ее, обрекая тем самым на вечное забвение. Более того, согласно словам добрых монахов, которые начали наставлять и окружать его заботой, он уже показывает ненависть и отвращение к своим преступлениям, о чем свидетельствуют его слезы и покаяние.
Суд отклоняет все прошлые и настоящие прошения и согласно принятому решению приговаривает Жана Гренье к пожизненному заключению в одном из монастырей города. Всю оставшуюся жизнь ему надлежит служить на благо монастыря. При попытке к бегству заключение надлежит заменить смертной казнью».
Семь лет спустя, подобно тому, как агент ФБР из Отдела бихевиористики допрашивает заключенного серийного убийцу, адвокат по делам, связанным с колдовством и оборотничеством, Пьер де Ланкр, по совместительству также судья и особый советник короля Генриха IV, навестил Жана Гренье в монастыре и задал ему несколько вопросов. Ланкр писал: «Мне представился юноша лет двадцати, среднего роста и необычайно тощий для своего возраста. Глаза у него черные и запавшие, а взгляд совершенно дикий и обезумевший. Казалось, он понимает все несчастье своего положения и стыдится его, а потому за разговором избегает смотреть собеседнику своему в глаза. Жан выглядит сбитым с толку, хоть и понимает, что слышит, и добросовестно выполняет просьбы добрейших монахов. Несчастный, по-видимому, так и не проникся верой и на вид все же был лишен понимания простых вещей, вполне знакомых здравомыслящему человеку.
Прежними остались длинные желтые клыки – больше, чем у обычного человека. Они выступали вперед и были гнилыми и почерневшими после того, как мальчик набрасывался на несчастных и рвал ими плоть. Ногти у него тоже были довольно длинные, а некоторые совершенно почернели от основания до кончика, даже на большом пальце левой руки, который не постригался по завету дьявола. Самые черные были более обломанными, даже, можно сказать, до половины стертыми и кривыми, потому что ими он пользовался чаще, чем теми, что на ногах. Все это ясно говорит о том, что в самом деле он был оборотнем, бегал на четырех конечностях и хватал руками детей и собак за горло.
Жан проявил разумность, признав, что все-таки превращался в оборотня и в облике волка бегал по лесам и полям, выполняя приказы Хозяина леса. Об этом он свободно рассказывал всем, ни разу не отрицая, что когда-то был оборотнем, потому что верил: так возможно избежать всякой критики и немилости за свои деяния…
Я также заметил, как велико его презрение к отцу своему, ведь юноша верил, что именно он повинен в плохом воспитании. Более того, Жан был искренне убежден, что тот тоже был способен обращаться оборотнем, ведь он использовал ту же самую волчью шкуру и сказал об этом сыну. Поэтому, когда я указал на болезнь и его осенило четкое понимание своего недуга, Жан возненавидел отца за это. Он также весьма откровенно признался, что до сих пор не прочь отведать детской плоти, в частности маленьких девочек, которая особенно нежна и вкусна. Я спросил, не будь запрета, продолжал ли бы он поедать человеческую плоть, и Жан чистосердечно ответил, что будь его воля – давно бы утолил свой голод мальчиком или девочкой, даже лучше последней, потому что их мясо более мягкое»{177}.
Далеко не все грамотные аристократы и ученые, которые выступали в суде на процессах по делам оборотней и ведьм, на самом деле верили в существование подобных сверхъестественных созданий. Когда оборотней начали судить, а особенно после апелляции Гренье, обсуждение этого явления в рамках судебной медицины сосредоточилось на двух главных вопросах.
• Правда ли некоторые люди способны превращаться в волков, и одержимы ли они при этом дьяволом?
• Возможно ли, что эти люди на самом деле заблуждаются (их разум затуманен дьяволом) и не являются настоящими оборотнями?
Другими словами, оставался острым все тот же давний вопрос: правда ли существуют оборотни (и ведьмы)? Или же люди просто бредят или, говоря современным языком, страдают от психопатологии, психического заболевания или поведенческого расстройства?
В то время эти вопросы требовали срочного решения. Споры об оборотнях между демонологами – охотниками на ведьм и лекарями – в эпоху Возрождения перетекли в XIX веке в дискуссии между богословами и судебными психиатрами (тогда их еще называли алиенистами) на тему мании убийства или мономании (монопсихоза) и даже стали предвестниками современных обсуждений психопатологии серийных убийц, некрофилов и каннибалов и их представления в медицинской и психиатрической терминологии в кругу криминалистов, социологов и психологов.
В 1596 году вышла книга «Беседы о ликантропии, оборотнях и возможности превращения человека в волка» монаха-францисканца Клода Приёра, в которой он отрицает существование оборотней, что могло быть расценено как ересь. Он писал: «Известно мне, что люди порой чрезвычайно злосердны и потому заслужили зваться чудовищами за все свои безбожные деяния, а не благомыслящими созданиями Творца, но не слышал я, чтобы теряли они свой облик человеческий… Так много их сейчас, и кажется невозможным мне отрицать, что есть на земле люди, что превращаются и обретают облик чужой, а после пожирают других диких зверей, встречных путников, а более всего – маленьких детей. И что до меня, я верую: они истинно люди, а не чудовища, и по природе своей такие же, как мы с вами… Призна́юсь вам, возможно, и есть такие люди, что идут против природы и набрасываются на других, подобных себе, главнейшим образом детей, живых и мертвых, желая растерзать их плоть и поглотить ее, и может так случиться, что облик у них волчий, чему есть совсем недавние свидетельства; намедни пришли из Парижа два письма, которым можно верить, и дата на них двенадцатое августа: в этот день пожрали двух маленьких детей и сотворили это те самые, о которых вы могли многое слышать, особенно что их целых семнадцать и все в одном месте, и столько же в других соседних городах. Но я и другие отцы церкви никогда не согласимся, что люди эти принимают чужой облик и скрывают свое человеческое тело, ибо доказано врачевателями, что невозможно подобное сотворить… Краток буду: не забывайте мудрость великого мыслителя: Species non mutatur, человеческий род никогда не меняется»{178}.
