«Господи, если ты не дал мне разума защитить мою подругу, так дай хотя бы силу и решимость освободить ее от боли».

Я взглянул на кирпичи. На этот раз глазами убийцы. Хладнокровно выбрал менее прочный, с трещиной посередине. Аккуратно подложил под голову Альфы, готовя ее к вечному сну. Заглянул ей в глаза. В них застыли бессилие и печаль. Взял второй кирпич, на вид попрочнее. Встал на колени и высоко поднял его над своей головой. Девушка на дороге повернулась ко мне и заплакала.

***

Я восьмилетний. Захлебываюсь в собственном дыхании, на дрожащих, подгибающихся в коленях ногах добираюсь до маминой кровати и в паническом парализующем страхе:

– Мама, я умру?

Ей требуется несколько секунд проснуться и понять вопрос.

Она набрасывает халат, берет за руку.

– Сейчас узнаешь, – провожает меня в мою комнату.

Дрожа, я укладываюсь в кровать на мокрую скомканную простыню. Мама прикладывает ладонь к моему лбу. Я не чувствую прикосновение, только тепло ее руки. Так касается ласковое солнце, оберегая от утренней прохлады. Мама начинает говорить. Плавно, как лепесток на поверхности только что рожденного родничка, который еще не решил, куда направить первые свои ручейки. Неторопливо, как дуновение, которого не может дождаться готовый к полету одуванчик.

Я не слежу за словами, не понимаю их смысла.

До меня доносится чудесная мелодия, впитавшая перезвон стеклянных капель росы, каскадом ниспадающих с листка на листок, щебет пташек, разбуженных зарей, мамин голос, ласкающий тембром, чарующий интонацией, убаюкивающий вибрацией.

Мелодия обращается в ручей. Я – этот ручей, прохладный и прозрачный, стекаю по травянистому, потом глиняному, в конце каменистому склону. Набираю скорость, чтобы влиться в шумный пенящий поток, неожиданно меняю направление движения и взлетаю к небу. Дома сворачиваются в разноцветные игрушечные кубики, листва – в пушистые размытые зеленые мазки.

Тело мое распускается в кучевое облако, лениво конденсируется в каплю света, и я начинаю странствие к земле. Протискиваюсь сквозь теплый густой и ленивый летний воздух. Заканчиваю вояж на мягкой, нежной, упругой поверхности лепестка. Он раскачивается моей невесомостью на стебельке чайной розы, а та лениво, почти нехотя перерождается в водяную лилию на поверхности маленького неправильной формы бассейна в уютном чистом доме с искрящимися изморозью хрустальными стенами.

Сверху, непонятно с какого по счету неба, спадает широкая изогнутая тетивой лестница темно-вишневого красного дерева, на которую я попадаю через небесную световую занавесь, медленно и блаженно переступаю по ступенькам вниз все ближе к зеркальной поверхности бассейна. Янтарный лунный свет переплетается с изумрудным, выскальзывающим из глубины и облачной пеленой укрывает прозрачную гладь. Каждый шаг наполняет меня трепетом неизбежного и услаждающего прикосновения к живой воде. Так вот она какая, столько раз слышанная, но непринятая по своей сказочной нереальности – передо мной, совершенно реальная, уже готовая принять меня в свое лоно, будто нуждается во мне больше, чем я в ней.

Теплая вода медленно обволакивает меня, начиная со ступней, добирается до колен и постепенно взбирается к шее. Дыхание становится глубоким и спокойным. Соскальзываю под воду, и та просачивается сквозь кожу. Дельфины окружили меня в томном грациозном трехмерном танце, и я сам дельфин, и всегда был дельфином, и все это происходит двадцать миллионов лет назад.

Страх смерти растворяется в невообразимо-несчетных миллионах лет.

Эти образы возвращались ко мне много раз потом, когда в очередной раз я терял себя в безответных истязающих вопросах – что было до того, как все началось?! Когда это все кончится?! Что будет после того, как все кончится?! Где заканчивается пространство и что там за пределами границы, где заканчивается пространство?!

В юношестве я научился делать это сам, без ее помощи. Превращаться в кристаллик льда, росинку на поверхности вишенки, планету, беззаботно летящую в темноте безграничного пространства, находить себя на палубе стремительно несущейся бригантины, расправив руки в предвкушении полета.

***

Не знаю, сколько времени простоял я на коленях с поднятым кирпичом над нашими с Альфой головами, пока одна из них ждала своей участи, другая настойчиво отдавала приказы, а руки упрямо отказывались выполнять их.

Задним ходом против движения подъехал грузовик санэпидстанции. Двое мужчин вытащили из машины клеенку, расстелили рядом с Альфой. У каждого на правой руке по резиновой перчатке. Пока они выбирались, готовились, раскладывались…

– Повреждения есть? – спросил первый.

Что за глупый вопрос! На Альфе живого места нет, а он: «Повреждения есть?» Вдруг меня осенило. Конечно же, они будут лечить ее. Так вот почему мои руки не слушались приказов. Они оказались умнее моей больной головы. Я начал подробно и добросовестно описывать все замеченные раны, раздробленные и переломанные кости. Но главное – кровопотери. Если бы только моя кровь подошла.

Оба смотрят на меня как на привидение.

ВТОРОЙ: Идиот. Он про тебя. У тебя есть повреждения?

При чем тут я?

– Со мной все нормально.

ПЕРВЫЙ: Ну и ебись нахуй отсюдова – не крутись под ногами.

ВТОРОЙ: Ебнутый какой-то. Даже на губах кровь.

– Что вы собираетесь с ней делать? – спросил я, пытаясь понять свою роль в происходящем.

ПЕРВЫЙ: Не твое дело. Что надо, то и собираемся.

Первый, грубо и брезгливо, поморщившись, оттолкнул меня рукой в резиновой перчатке.

– Она еще жива? – то ли спрашиваю, то ли настаиваю я.

ВТОРОЙ: Сказано, уебывай отсюдова.

Обращаясь к Первому:

– Так он еще и глухой, – и с удовольствием еще раз выматерился.

ПЕРВЫЙ: Ты его балдой ляпни. Так он разом и поумнеет и отглухеет.

Второй послушно замахнулся на меня ломиком, неизвестно как очутившимся в его руке.

Я вовремя увернулся. Не теряя времени, ломик тут же отыскал новую жертву. По мере того, как балда взбиралась выше и выше, она завоевывала Второго сантиметр за сантиметром. Удлинилась на два локтя, укрепилась предплечьями, взобралась на плечи, вытянула вверх мышечную пружину простого, безупречного, на взлёте сконструированного механизма смерти и с его помощью стремительно обрушилась на череп моей Альфы.

Увернуться от этого зрелища я не успел. Оно и сейчас перед глазами, оформленное звуком его сопроводившим.

Сквозь муть, дрожь и тошноту протискивается в сознание продолжение. Вижу, как живодеры достают две удавки, выбирают лапы, сохранившиеся лучше других, продевают через них петли, затягивают их. Опрокидывают мою Альфу на клеенку, поднимают, раскачивают и на счет «три» швыряют в грузовик, который через несколько секунд осторожно отчаливает и неестественно медленно плывет в пелене моих глаз, крови Альфы, асфальте магистрали.

Сижу на каменном бордюре, отделяющем тротуар от проезжей части. Пытаюсь унять дрожь, восстановить память, мысли, вернуться в