Шрифт:
Закладка:
Сам же Иван бесцеремонно присел на подлокотник того же стула и положил на блюдо принцессы всё самое вкусное, что имелось на столе.
Когда все перешли к десерту, в трапезную вошёл Федот. Пантелеймон бросил на него взгляд и продолжил жевать сладкое.
Банифаций же, пребывая в хмельном весёлом расположении духа, не преминул бросить пару шуточек в сторону «Фердинанда-Федота». Федот надулся как жаба, нахмурил брови и уселся подальше от Банифация.
После трапезы Их величества, не сговариваясь, ушли в отдельные апартаменты обсудить детали предстоящей помолвки Ивана и Агнессы.
Пантелеймон не доверял Банифацию. Понятное дело — Банифаций был рад спасению из лап злодея; был счастлив, что и дочь его вне опасности; и может даже был доволен её предстоящим союзом с царевичем Иваном. Но Банифаций был бы не Банифаций, если бы был столь прозрачен и предсказуем. Поэтому Пантелеймон, сидя за одним столом с давнишним недругом, держал ухо востро, наливочкой не злоупотреблял, дабы не потерять бдительности и ловил каждое слово Банифация. Интуиция подсказывала ему, что Банифаций не договаривает, что он ждёт благоприятного момента, и что его весёлость и дружелюбие немного наиграны и не совсем искренни.
— Ну что ж, — поглаживая бороду, подытожил Банифаций, — свадебку устроим у меня во дворце, а вот жить молодые, я так думаю, будут в твоих владениях, у тебя вон их сколько!.. — он повёл руками по сторонам.
— Это ты за меня решил? — беззлобно сказал Пантелеймон, — я не думал ещё об этом, а подумав — как бы, не против, почему бы и нет, но с каких пор, любезный будущий сват, ты решаешь такие важные вопросы за меня?
— Я доверяю тебе и твоему сыну свою дочь! Это говорит о моём полном расположении к тебе Пантелеймоша, я всего лишь опередил твоё решение, но не принял его за тебя. Прости, если что не так! — Банифаций положил тяжелую руку на плечо Пантелеймона и вплотную приблизил своё лицо к нему, лукаво улыбаясь. Он долго молча вглядывался в черты лица Пантелеймона и, как бы, между прочим, спросил вдруг:
— До сих пор не могу поверить, что ты — это ты… Молод, чертовски хорош… Неужели ты был таким тридцать лет назад?
— А ты не помнишь разве?
— Может быть… Эх, молодость, молодость… А что, Панлеймоша, молодильное яблоко трудно было раздобыть?
У Пантелеймона отлегло от сердца: вот! Вот какую мысль долго и терпеливо лелеял старый лис Банифаций! Всего-навсего — обычная человеческая зависть! Ему, видимо, с некоторых пор не даёт покоя возвращённая молодость Пантелеймона, и он решился последовать его примеру. Ну что ж, игра стоит свеч.
— Трудно, — сухо ответил Пантелеймон.
Банифаций молчал. Видимо ждал подробностей. Но Пантелеймон терпеливо выдерживал паузу и отвернулся куда-то в окошко, как бы давая понять, что тема исчерпана.
Наконец, гордыня Банифация рухнула:
— Мне нужно такое яблочко, Пантелеймоша! Нужно! Я хочу тоже выглядеть на двадцать пять, хочу богатырское здоровье, мощное молодое тело, хочу молодость!!!
Пантелеймон с ехидной усмешкой посмотрел в раскрасневшееся лицо Банифация и сказал:
— Я тебе яблочко, а ты мне Клеверную пустошь!
— По рукам! — не медля воскликнул Банифаций, — забирай!
* * *
Федот лениво дожёвывал заморские деликатесы и украдкой поглядывал на Ивана с Агнессой. Те оживлённо болтали, дурачились, кормили друг друга с ложечки и ничего вокруг не замечали. Федоту уже было невыносимо грустно, но от вида братца с принцессой ему стало совсем плохо.
«Дурак дурака видит издалека!» — философски подумал Федот и противно похихикал высоким голоском, передразнивая принцессу. Он пододвинул к себе широкое блюдо с фруктами: поворошил цитрусы, подёргал виноградинки, но руки упорно тянулись к более привычному и родному — яблочкам.
«Яблоки!!! В саду этой черномазой девки полно яблочек разного достоинства! — осенило Федота, — не пора ли наведаться в сад?!»
Федот перестал жевать и, уставившись в блюдо, живо представил себе процесс превращения принцессы Агнессы в кривую и хромую старуху. Потом его воображение создало образ весёлого озорного рыжегривого ослика по имени Ивашка. Сначала Федот воспринял игру своего воображения как злую, навязанную обидами, шутку. Но потом, с каждой минутой мысли о сладкой мести с яблочным вкусом нагло овладевали Федотом, и он начал искать оправдания своим мыслям: «Это будет справедливо! Почему одним всё, другим ничего?! И самое главное — я бы хотел, чтобы папенька снова стал немощным шестидесятилетним стариком! Если в саду есть яблоко молодости — наверняка есть и яблочко старости!»…
Утром следующего дня за общим завтраком Пантелеймон приказал подать ему перо и бумагу.
Банифаций сразу сообразил, что эти предметы предназначались ему. Доев кусок пирога, он промокнул бороду салфеточкой, потёр ладони, обозначая важность процесса, и обмакнул перо в поданную слугой чернильницу.
«Мы, царь Банифаций, сей грамотой подтверждаем факт передачи на добровольной основе земель Клеверной пустоши во владение Царя Пантелеймона».
Слуга тотчас же высушил чернила песочком и бережно передал бумагу Пантелеймону. Пантелеймон, глядя на Банифация, свернул грамоту и сунул под обшлаг рукава.
— Дело за тобой! — почти одними губами проговорил Банифаций. Паентелеймон его понял. Он невидимо склонил голову и медленно прикрыл веки.
А после завтрака Пантелеймон вызвал к себе Федота.
— Вот что, дорогой сын, напрасно ты думаешь, что я не замечаю твоей грусти-печали. Сердце моё отцовское кровью обливается, когда я вижу как тебе горько. Причину я вижу в том, что Иван, братец твой, встретил судьбу свою раньше времени, допрежь тебя, мой соколик. Так?
— Всё у меня хорошо, батюшка!
— Ой, не лги отцу своему!
Банифаций походил взад-вперёд, словно готовясь поведать о чём-то важном.
— Федот, я ещё хотел сказать тебе вот что: мы с Мединой любим друг друга! Может быть, тебя и удивит это, мол, когда успели!.. Но когда я увидел её впервые — я понял, что… что теперь я не смогу жить без неё!.. В общем, сынок, мы решили воссоединиться в брачном союзе и сделаем это сразу после венчания Ивана с принцессой Агнессой! Как ты к этому отнесёшься, сын?!
— С каких пор, ты стал интересоваться моим мнением, папенька?! — не выдержал Федот.
— Ну-ну… ты не злись, не злись! Зло выедает нашу душу! — виновато ответил Пантелеймон, — любовь, Федот, она такая штука, придёт — не спросит! Когда сам полюбишь, по-настоящему — поймёшь меня!
— А принцесса Агнесса, стало быть, не по-настоящему была?!
Пантелеймон нахмурился
