Шрифт:
Закладка:
Из-за угла вышла надзирательница. Они столкнулись в длинном узком проходе между бараками. Стоит надеяться, по лагерю не запрещено ходить в такое раннее время. «Нужно просто спокойно пройти мимо, – сказала себе Сала, – не опускать взгляд, смотреть ей прямо в глаза». Они приблизились друг к другу. Еще несколько метров. Казалось, сердце Салы вот-вот выпрыгнет из груди. Она приготовилась. Если женщина попытается ей что-нибудь сделать, придется защищаться. Их разделяли два шага. Теперь.
– Bonjour, Mademoiselle[30].
Надзирательница улыбнулась. Короткой, но дружелюбной, почти подбадривающей улыбкой. Сала оцепенела от изумления. Или она улыбнулась в ответ? Да, только получилась не улыбка, а скорее гримаса. Она оказалась такой же глупой, такой же эгоцентричной, как все здешние женщины. За кратчайшее время она утратила простейшие признаки принадлежности к человеческой цивилизации. И теперь чувствовала себя, словно немецкий танк, ползущий по незнакомой области. Она ответила? Видимо, нет, в лучшем случае сдержанно кивнула. Сале захотелось обернуться, побежать следом за девушкой. Та была молодой и красивой, и издалека ее походка напоминала уверенные шаги типичной парижанки, что прогуливается мимо бутиков, не обращая внимания на их кричащие витрины. В глазах этой молодой француженки Сала на короткое мгновение стала ни полунемкой, ни полуеврейкой, ни кем-то, разделенным на части, а просто человеком.
На обратной дороге все женщины, медленно заполняющие лагерь, вдруг показались ей красивыми и дружелюбными. Она периодически останавливалась, чтобы завязать короткую беседу. И за несколько метров пути узнала о лагере все самое важное. Через несколько бараков от них поселили писательницу Теу Штернхейм, жену знаменитого драматурга. Еще в лагерь привезли нескольких известных актрис, танцовщиц, музыкантов, субреток, и где-то был барак искусства. Там проводились представления кабаре, планировались спектакли, концерты и выставки. Еще немного она здесь продержится. А потом… «Ну, уж найдется что-нибудь получше смерти», – думала Сала, наблюдая, как драный петух гордо прохаживается по соседнему участку, не обращая ни малейшего внимания на окружающих.
Мими беспрепятственно перемещалась между участками. Однажды Сала видела, как она прошла на мужской участок, дружелюбно кивнув постовому, и исчезла в одном из бараков. Еще у нее всегда было вдоволь еды – здесь паштет, там банка джема, свежий багет, сыр. Мими щедро делилась всем с Салой, которая старалась не думать, откуда ее подруга брала еду.
– На следующей неделе в бараке G будет концерт, – весело сообщила жующая Мими.
Профессиональные музыканты будут играть классическую музыку, только немецкую – возможно, Сала знает названия произведений. Мими показала записку – своеобразную программку. Все организуется в честь немецкой делегации, которая посетит лагерь после обеда.
После обеда Мими познакомила ее с Альфредом Натаном. Ей удалось без особых сложностей вывести Салу на мужской участок. Ее подруга актриса, а не то, что он подумал, объяснила она глуповато улыбавшемуся охраннику, когда Сала дерзко прошла мимо.
– У тебя есть опыт выступления в кабаре? – Натан без обиняков обратился к ней на «ты», с наслаждением пыхтя самокруткой возле барака.
– Нет, – призналась Сала, – но я с детства мечтаю стать актрисой.
– Кого же ты хочешь сыграть?
– Всех. Луизу, Эболи, Амалию, Жанну…
– Господи, только истеричек Шиллера?
– Нет, еще Гретхен.
– Вот как? А какая у тебя религия?
– Не понимаю…
– Ну, ты еврейка?
– Не совсем…
– Не совсем что?
– Ни то ни другое.
– Ах вот как, пытаешься усидеть на двух стульях, бедное, прекрасное дитя.
Сала не знала, что ответить. Она смущенно рассмеялась.
– Я спрошу Эрнста. Он задумал поставить целого «Валленштейна», звучит, скорее, как жест отчаяния, но в любом случае лучше, чем считать мух.
Сала изумленно бросилась ему на шею.
– О да, я могла бы сыграть Теклу, – сказала она и воодушевленно процитировала: «Смотреть спектакль жизни веселее, когда мы клад в своей душе лелеем».
Альфред печально улыбнулся.
– Девиз постановок Эрнста скорее такой: «По дому нашему зловещий дух бредет, и скоро наш последний час грядет». Я посмотрю, что можно сделать, но думаю, все роли уже заняты профессионалами. В крайнем случае, согласишься на что-то другое?
– Что угодно, – без колебаний ответила Сала.
– Договорились, – он с улыбкой протянул ей руку.
Альфред оказался прав, роль Теклы, как и все остальные, была уже занята. При условии, что она поможет с оформлением спектакля, Сала периодически участвовала в пробах, проходивших в бараке. Дни стали пролетать незаметно. Она восхищенно наблюдала, как актеры, несмотря на холод и голод, болезни и слабость, вкладывают в процесс все свои силы, и это помогает пережить происходящее как им самим, так и зрителям. Артисты кабаре работали над своими текстами, другие мастерили декорации и реквизит, музыканты – как исполнители шлягеров, так и струнный квартет – устраивали развлекательные вечера. Сала научилась делать из обрывков ткани костюмы, превращать поношенный свитер в кольчугу или рыцарские латы.
На следующий вечер Альфред Натан устраивал в культурном бараке представление кабаре. Сала решила пойти туда с Мими, чтобы отвлечься от мыслей. К ее изумлению, среди зрителей оказались не только обитатели лагеря. Она услышала испанскую и французскую речь. Рядом с лагерным начальством сидели люди, живущие в окрестностях Гюрса. Возможно, родственники или друзья тех, кто здесь работает? Видимо, комендант Лаверн щедро раздавал пропуска. Впервые с приезда Салы мужчины и женщины оказались не строго разделены. До этого живших на соседнем участке испанцев пускали к женщинам лишь на несколько часов для ремонтных работ, а о совместных вечерах не шло даже речи. Мими была крайне взволнована.
– Мы, женщины, – как звезды, сияем не сами по себе, нам нужен чужой свет.
Сала звонко рассмеялась. Мими посмотрела на нее обиженно – нечего воротить нос, в жизни все когда-нибудь кончается, и со стороны женщины просто глупо не понимать таких вещей, а еще печальнее, если она не умеет этим пользоваться. Сала, видимо, слишком образованная. Но ведь история ее родителей доказывает: у умников все
