– А я и не настаиваю, с полоумными стариками так легко спорить и так сложно с ними соглашаться! Вечно доживающие несут одну чепуху. И всё же выслушайте: все здешние обитатели исходят из ограниченности своего опыта, и ваше неожиданное появление не может нас не тревожить. В то же время – вы для нас недостающая деталь, что расставляет всё на места. С одной стороны, в ваших силах исцелить нас, разорвать порочный круг, вытеснив наше бытие за пределы уже увиденного, с другой – своим вторжением вы можете уничтожить те последние крохи, что у нас имеются. Если я стар и дряхл, но это не значит, что мне нечего терять. Каждый раз нам приходится рисковать этим «влачением». Ничего удивительного в том, что нам страшно, ведь кроме этого у нас ничего нет. Мы даже не марионетки, не шестерёнки заведённого механизма, но безликие тени, снуём бесцельно туда-сюда. Вы же для нас – огромный астероид, траектория которого пролегает в непосредственной близости. Мы вынуждены возвращаться сюда, потому что вы возвращаетесь сюда. Может быть, я не утверждаю, вы участвуете в принудительном эксперименте по исследованию быстрой фазы сна. А может, вы всего лишь часть обучения нашего скромного AGI – то есть искусственного интеллекта нового поколения, а кофейня ваша – это притвор «чёрного ящика», то есть области алгоритма, недоступной даже разработчикам. Согласитесь, эту версию не получится с ходу опровергнуть. Здесь мы будто персонажи ваших снов, замираем – брошенные – каждый раз, когда вы нехотя продираете веки, и оживаем, когда вы дремлете. Вы не могли не заметить, что всякий раз, оставляя свой пост в пользу всевозможных абреакций, вы рано или поздно вновь оказываетесь здесь, ищете взглядом часы, которых нет, и проверяете наличие чернильной точки на левой ладони. А нам – побочным персонажам – не остаётся ничего иного, как следовать за вашей волей – или, точнее, безволием. В свою очередь, вы и сами цепляетесь за любую соломинку, лишь бы на время покинуть свой унылый дозор. Вы дописываете истории посетителей, а они дописывают вашу историю, – взмахнул он четвертинкой рисунка, затем бросил её на пол, та медленно спланировала к Надиным ногам. – Я что-то засиделся: время, дорогая Надежда, его не обмануть, даже если его нет! Если что, я обитаю по соседству. Заскакивайте, когда станет невыносимо скучно.

И вновь зазвучала, удаляясь, трость по плитке. До выхода не больше девяти метров, но длятся они целую вечность. Этот звук – синкопный – удар и будто эхо, как шасси вагона, мчится по рельсам. Стоило китайским колокольчикам возвестить об уходе гостя, Надя на всякий случай закрыла дверь на ключ.

Взяла телефон и воспроизвела эту мысль в посте.

Отправить.

888

От перчаток зачесались локти. Бы. Зачесались бы. Если бы перчатки были. Если бы платье было от Фортуни, плиссированная туника, чёрная, без рукавов. И вуаль, в крошечное такое сердечко. Бледность, подчёркнутая густотой алой помады. Сидишь себе за кассой, скучаешь, и серость непроглядная за окном булькает, как манка в ковше, и едва заметно кто-то копошился, не одна, не две тени – будто целая толпа, медленное шествие по кругу чистилища. Посреди ночи в полной тишине. С вуалью уже перебор, достаточно узенького ободка, пущенного по лбу. И причёска как у Артемиды в момент убийства дочерей Ниобеи.

«Кап!» – капнуло с потолка.

– Этого ещё не хватало, – Надя всмотрелась в своё нимбами расходящееся отражение в аккуратной лужице на кухне. – С другой стороны, мне-то какое дело.

888

Ты была в этом кафе несколько раз, когда сбегала с пар или просто когда рисовала по ночам, сбегая от себя самой, даже отвратительное название тебя не спугнуло; ты садилась за один и тот же столик в самом далёком углу, скрытом от основного пространства. Там тебя никто не трогал, и ты могла спокойно пить крепкий кофе, от скуки придумывать чужие истории и переводить бумагу и грифель, и так до самого утра, когда начинали ходить автобусы и трамваи. Было хорошо. В ночном ожидании порой тебя одолевал короткий тревожный сон, во время которого ты не смыкала глаз, лишь картинка, освещённая теплотой маслянистого света, застывала перед глазами, и мысли тоже застывали, а когда ты просыпалась, перед тобой стояла полная дымящаяся кружка. Статная женщина, которая работала там бариста, заботливо подливала свежий кофе и укрывала тебя флисовым пледом в катышках. Ты так ни разу и не смогла застать этот момент; когда наступало серое, чаще зимнее утро и нужно было собирать карандаши и клячки со стола, с пола и аккуратно пробираться к выходу, бариста не было видно; ты говорила громко: «Спасибо!» – и, не дождавшись ответа, тащилась на ближайшую остановку трамваев, чтобы сесть в один из них, поехать до конца, а потом обратно. Никто не обязан хорошо к тебе относиться, никто не обязан уважать тебя, любить и понимать…

Хозяйка не подходила этой забегаловке; с каждой неделей она становилась всё строже, бледнее, но до последнего укрывала тебя. Было в ней нечто тонкое, материнское, символическое. Жаль, что ты не успела отблагодарить её; однажды ты пришла туда и тебя встретило лишь объявление о поиске новых сотрудников. Что-то ёкнуло внутри, и ты не думая заполнила анкету. Это было третье место, куда ты пыталась устроиться. Никаких требований, никакой подготовки, никаких взглядов на мир. Простое дело, простая вещь. С тех пор тебя ждали тихие бессонные смены: только в этих крупицах была ты, в остальное время ты спала и тебя не существовало; люди, как приливы и отливы, подчиняясь невидимым циклам, заполняли пространство кафе, что-то брали, что-то оставляли, затем уходили, на их места приходили новые люди, из снежного тумана в тёплое июньское помещение, они в совершенстве владели языком жестов и азбукой Морзе; от тебя требовались действия – каждый раз одни и те же, какая-то ответная реакция в полудрёме, порой ты наблюдала за собой, но в целом, скорее, спала, а просыпалась лишь за полночь, когда закрывалась кухня и кто-то передавал тебе ключи, желал спокойной ночи и звенела дверь. Ты оставалась одна. За окном во тьме, скопившей бережно золотое полупрозрачное отражение тебя, всё реже мелькали красные глаза автомобилей, ты кипятила кофе, чертовски чёрный и очень крепкий, ждала и рисовала.

А в какой-то момент и это неспешное, ритмически выверенное движение по инерции вдруг оборвалось. Настало время тишины, и лишь мысли, подобно земляным червям, тихо шуршали, медленно зарываясь куда-то вглубь. Как небо смутно озаряется задолго до самой зари, так и ты предугадывала какое-то сомнение, которое постепенно зарождалось в груди, ночи напролёт слушала, как орган, приводящий в движение кровь, трудится, неустанно отстукивая ритм. Стоя перед быстро проезжающим поездом в пространстве, заполненном невидимой ватой, ты не успевала разглядеть ничего в мелькающих оконцах, вот-вот, кажется, в тишине что-то появится, но, как бы я ни напрягала слух, тайна тишины вновь и вновь ускользала в глухом стуке, заполняющем раз за разом пустое помещение. Всё повторяется, но стойкое любопытство продолжает жадно вслушиваться в тишину в паузах между ударами сердца… тогда-то и появился этот парень в зелёном свитере. Себя не ненавидишь, ага!

С этими мыслями Надя скомкала «платье от Фортуни» и бух его в лужу.

888

Берёшь в порыве телефон, идут гудки. Предчувствие беды, большой беды не отпускает. И всё же отдаёт нелепостью, как в твоём маленьком мирке способна уместиться большая беда? Лесть. В серости туманной плещутся сгустки, вьются по сырости асфальта, прикасаются к окнам с характерным скрипом. Спряталась за барной стойкой.

– Читаю последние посты, не могу не заметить: ты не справляешься с базовым целеполаганием, – с ходу вынесло вердикт Надино изображение, постаревшее лет на десять. Сестра неслась по трассе за рулём кабриолета, но выглядело это не по-настоящему, а как в чёрно-белых фильмах шестидесятых, словно автомобиль потряхивали на платформе.

– Ты рассказала им. Зачем?

– Ты же знаешь, мы желаем тебе только добра. – Для полноты образа ей не хватало шёлкового платка и прямоугольных солнцезащитных очков.

– Пожалуйста, не нужно учить меня жизни.

– И всё же, следуя формальной логике, я бы порекомендовала тебе обследовать помещение на предмет наличия камер и прослушек. Не забывай о негласном договоре, который обязывает тебя действовать последовательно, быть объяснённой и понятной, – наставление из уст сестры