Шрифт:
Закладка:
Все сказанное выше подводит нас к более общему вопросу: как могут «Митьки», изображая алкоголизм как выражение инфантильной несамостоятельности, вместе с тем писать о трезвости с таким сожалением и грустью? Быть может, стоит поставить вопрос ребром: зачем они вообще приписывают алкоголизму какую-либо положительную ценность? Не применимы ли к позиции «завязавшего» «митька» знаменитые слова Уильяма Блейка об отношении Мильтона к условному антагонисту «Потерянного рая»: что автор, сам того не ведая, выступил на стороне Дьявола?
Чтобы дать ответ на все эти вопросы, необходимо рассмотреть ряд обращений к теме алкоголизма в «митьковском» творчестве. Показательно, что если в других областях литературного и художественного творчества группы (в вопросах гендера, сексуальности и оценки западного искусства) наблюдается широкий разброс мнений (подчас диаметрально противоположных), то описания алкоголизма отмечены удивительным единодушием, словно каждый участник движения — даже теперь, в 2018 году, в его ретроспективную фазу — является частью слаженного ансамбля, исполняющего одну и ту же композицию. В результате репрезентация алкоголизма становится единственным по-настоящему коллективным «митьковским» текстом, единственной сферой, где ярко проявилась их эстетика и этика взаимопомощи и антииерархического социального устройства. Первой нотой в этой общей мелодии можно назвать сдержанное признание вдохновляющего воздействия алкоголя на творчество. В одном из интервью автору этих строк Александр Флоренский признает, что в 1980-е годы употребление алкоголя нередко побуждало его к творчеству, так как в состоянии опьянения «обостряются все чувства»[255]. Однако в той же беседе он также заметил, что в полной мере оценить экспозицию городских музеев и галерей смог лишь тогда, когда в 1994 году полностью перестал пить. Как Флоренский признавал в том же разговоре, был такой момент «в нескольких первых месяцах протрезвления», когда он испытывал странное «ощущение бесконечности пустого времени»: «ну и что, погуляю час или два, и целый день впереди <…> рисовал час, два, три, и еще целый день впереди. Сходил во все музеи, прочитал все книги, которые собирал». «Посталкогольное» творчество «Митьков» напоминает еще одну цитату из Блейка: «Дорога излишеств ведет к дворцу мудрости»[256]. Подобно «Митькам», Блейк остро сознавал напряжение, существующее между изображением и письменным словом, а подчас и их несоизмеримость. До 1993 года, когда художники сообща вступили на путь трезвости, «митьковское» изображение алкоголизма оставалось преимущественно литературным.
После того как Шагин, чета Флоренских, Шинкарев и Тихомиров посетили в один и тот же год Соединенные Штаты, алкоголизм стал темой преимущественно «митьковских» рисунков и картин, а не текстов, словно трезвость лишила художников литературного голоса. Связь между пристальным вниманием к визуальности во всех ее проявлениях: разглядыванию, чтению, наблюдению — и отказом от алкоголя является важной отличительной чертой позднего творчества группы. Причины этого общего сдвига режимов репрезентации и точная природа его взаимосвязи с трезвостью остаются не до конца ясными и, несомненно, нуждаются в дальнейшем исследовании. На данном этапе, однако, можно сделать вывод, что положенная в основу программы «12 шагов» групповая модель реабилитации, возможно, способствовала диалогу внутри объединения, расставившему определенные тематико-терминологические акценты в общем «митьковском» дискурсе. «Приверженцы программы „12 шагов“, — пишет Триш Трэвис в своем исследовании, посвященном реабилитационному движению в Соединенных Штатах, — исчисляются миллионами человек; это многоликая и многогранная культурная формация, имеющая собственную интеллектуальную историю и развивающуюся эстетику»[257]. Можно предположить, что у некоторых алкоголиков культура речи и диалога, на которой построены программы реабилитации, приводит к определенной усталости от литературных форм, так что, обращаясь к иному режиму выразительности, никак не связанному с процессом лечения, некоторые пациенты испытывают облегчение. С этой точки зрения — безотносительно к текущему спору Шагина и Шинкарева о том, кто является истинным хранителем коллективного наследия, — можно сказать, что сегодня «Митьков» объединяет дух большего коллективизма, нежели в советский период хмельной «славной молодости».
Как ни странно, именно по этой причине они больше не существуют как группа: недифференцированность, изоморфность участников коллектива не способствует его процветанию. Переосмысление «митьковского бренда» как эмблемы трезвости заслуживало всяческого восхищения и во многом способствовало эффективному распространению информации о реабилитационных возможностях в Российской Федерации. Встреча Шагина с Эриком Клэптоном, состоявшаяся в 2001 году в «Доме надежды на Горе» в Перекюле, что неподалеку от финской границы, привлекла как международное, так и национальное внимание к этому заведению, которое по-прежнему остается единственным в стране некоммерческим центром реабилитации. Однако сосредоточенность на этой новой «миссии» привела к неизбежному обеднению прежней игровой неоднозначности «митьковского» творчества. «Митьков» в одночасье стали воспринимать уже не как множество голосов, откликающихся на всевозможные вопросы, а исключительно через призму отношения к определенной социальной проблеме. «Речь не о том, — пишет Джудит Батлер, — чтобы рассматривать тело всего лишь как инструмент политического заявления, а о превращении этого [конкретного] тела, множества тел в предпосылку всех дальнейших политических заявлений»[258]. «Трезвость встряхнула митьков и перевернула», — пишет Шинкарев в «Конце митьков» (2008)[259]. В следующей главе будет рассмотрено, как традиция полифонической речи продолжает жить в продолжающемся по сей день плодотворном сотворчестве Ольги и Александра Флоренских.
ГЛАВА 4
МОЗАИЧНОЕ АВТОРСТВО: СОВМЕСТНОЕ ТВОРЧЕСТВО ОЛЬГИ И АЛЕКСАНДРА ФЛОРЕНСКИХ
Чем больше я размышляю о роли чучел в жизни человека, тем больше склоняюсь к мысли: а может, ему, человеку, ради удовлетворения своих деспотических амбиций вовсе не обязательно убивать, или, как говорил один мой знакомый, русский, родившийся в Германии и нетвердо владевший языком предков, примертвлять животных. Пусть уж «искусственное животное» будет до конца искусственным — Бог с ними, с погрешностями против истины и анатомии!
Проклят, кто сделает изваянный или литой кумир, мерзость пред Господом, произведение рук художника, и поставит его в тайном месте!
В 2000 году петербургский писатель Андрей Битов (с самого начала поддерживавший движение «Митьков») высказал обескураживающее и провокационное суждение о творческом тандеме Ольги и Александра Флоренских. В предисловии к их «Движению в сторону книги» Битов называет книгу «последствием инцеста», так как Ольга и Александр, «принадлежа к легендарным Митькам как братишка и сестренка, отъединены от них как муж и жена». Можно предположить, что, связывая творчество пары с «митьковскими» социальными идеалами, такими как опрощение и незлобивость в толстовском духе, а также условное гендерное равенство, Битов хотел дать ключ к пониманию творчества Флоренских публике, незнакомой с жанровым богатством всех созданных ими за четверть века очерков, картин, рисунков и стихов.
