Так, упроченное династическим браком сотрудничество киевского и переяславского князей накануне 1113 г. позволяет отчасти объяснить отсутствие свидетельств о реакции волынского князя Ярослава на тот факт, что не он, а Владимир Мономах был призван на киевский стол по смерти отца. Только из сообщения Яна Длугоша, не подтвержденного русскими источниками, можно заключить, что Ярослав мог находиться в Киеве, откуда после интронизации Владимира отбыл «в свое Владимирское княжество»[243]. Но и этот сомнительный факт, даже если принять его за достоверный, позволяет предполагать отсутствие разногласий по вопросу о наследовании. К подобному предположению подталкивает и то, что киевляне, решив обратиться к Владимиру после смерти Святополка, кажется, не обсуждали другие кандидатуры на освободившуюся «вакансию».

На первый взгляд их поступок может казаться беспрецедентным, но если допустить, что Мономаху удалось предварительно урегулировать вопрос реализации своих прав на киевский стол с представителями старших ветвей, на который он, так же как Изяславичи и Святославичи, имел «отчинное» право, его вокняжение можно считать вполне законным. Косвенно это подтверждает участие митрополита Никифора в церемонии встречи переяславского князя в Киеве, хотя в историографии взаимодействие первосвятителя с Мономахом оценивается по-разному. Если М. Д. Приселков полагал, что еще во время княжения Святополка Мономах поддерживал с Никифором дружественные отношения, то позднейшие исследователи пришли к выводу о том, что между ними существовали разногласия, заставившие предстоятеля русской церкви в послании о посте заступиться за людей, изгнанных и осужденных им «наказания ради» по навету слуг, «служащих орудием твоим и приносящим ти вспоминаниа», за которыми князь не мог уследить лично[244].

Несмотря на стремление Мономаха к лидерству среди русских князей, из письменной традиции в период его киевского княжения исчезает упоминание о приоритете «старейшинства», актуальное для историописания конца XI – начала XII в. («Чтение о житии и погублении Бориса и Глеба»; «Житие» Феодосия Печерского; фрагменты «Повести временных лет», относимые к «Начальному своду»), которое вновь появится в летописях в середине XII в.

Заняв «стол отца и деда», Владимир Всеволодович, видимо, не мог претендовать на генеалогическое «старейшинство» среди внуков Ярослава и использовать его в политических целях. Но после смерти Мономаха в 1125 г. генеалогический приоритет становится основанием для последовательной передачи киевского стола на протяжении четырнадцати лет в его собственной семье, так что, по-видимому, можно говорить лишь о временном кризисе доктрины в его княжение. Тем не менее, как заметил С. М. Соловьев, «он своим правлением показал, каковы долженствовали быть на самом деле отношения младших членов рода к старшему и как, при общем владении, мог быть сохранен наряд»[245]. А. Е. Пресняков считал возможным утверждать, что Мономах «впервые осуществил на деле идею старейшинства в земле Русской»[246].

Об отношении к этой идее самого Владимира Мономаха мы можем догадываться по цитате из Василия Великого, которую он приводит, наставляя своих читателей в «Поучении»: «Ибо как Василий учил, собрав юношей: иметь душу чистую и непорочную, тело худое, беседу кроткую и соблюдать слово Господне: «Есть и пить без шума великого, при старых молчать, премудрых слушать, старшим покоряться, с равными и младшими любовь иметь, без лукавства беседуя, а побольше разуметь…»[247] Однако трудно сказать, выступает ли здесь Мономах поборником идеи христианского смирения или же «подсознательно» скрывает за этими строками свое отношение к доктрине о приоритете «старейшинства».

В исторической литературе встречаются утверждения о том, что из-за приверженности этому принципу Владимир Мономах сначала отказался от предложения занять киевский стол, почему потребовалось посылать к нему делегацию из Киева во второй раз. Эти утверждения восходят к уже известной нам реконструкции В. Н. Татищева, которую поддержали некоторые исследователи, начиная с Н. М. Карамзина[248](В. И. Сергеевич даже полагал, что отказ Мономаха от Киева был «решительный»)[249].

Более близким к истине оказался М. П. Погодин, который, комментируя реконструкцию событий, данную Карамзиным, справедливо замечал: «Из летописи не видим, чтоб Владимир отказывался: он только не шел немедленно; следовательно, кажется, нет нужды и объяснять его отказ»[250]. С. М. Соловьев в «Истории отношений между русскими князьями Рюрикова дома» писавший, что Мономах от предложения киевлян отказался, во втором томе «Истории России с древнейших времен» занял более осторожную позицию, написав, что «Мономах, узнав о смерти Святополка, много плакал и не пошел в Киев»[251]. В современной историографии точка зрения М. П. Погодина актуализирована И. Я. Фрояновым, который писал, что из слов летописца о скорби Владимира Мономаха по брате «никак не вытекает, будто он напрочь отказывался ехать в Киев»[252].

Максимум, о чем позволяет говорить текст Ипатьевского списка «Повести временных лет», так это о том, что Мономах не торопился прибыть в Киев, но было ли подобное промедление сознательным или нет, насколько оно являлось продолжительным, точно установить невозможно, принимая во внимание, что следующий спорный момент заключается в определении даты вокняжения Мономаха на киевском столе.

В так называемой Суздальской летописи, которая является продолжением «Повести временных лет» по Лаврентьевскому и сходным с ним спискам, сообщается, что Мономах вокняжился на «столе отца и деда» в «день недельный» (то есть воскресенье), 20 апреля[253]. Эта дата принимается большинством исследователей. Однако в Ипатьевской летописи, как мы могли убедиться выше, говорится, что первое посольство киевлян к Мономаху было отправлено на десятый день после смерти Святополка (то есть 26 апреля), а так как вскоре произошли волнения в Киеве, вызвавшие отправку второго посольства к Мономаху, то, следуя этому «сценарию», вокняжение Мономаха на киевском столе (которое здесь также относится к воскресенью) должно было состояться не ранее 4 мая.