в нем он напоминал лилию с упавшими на лепестки каплями росы. Мурена, стоящий в первом ряду с самыми высокопоставленными особами, хотя его тут, по сути, находиться и не должно было, но он проскочил, разглядывал попеременно то Леона, то трех магов за спиной Его Величества. Наложенную от посторонних вмешательств защиту он чувствовал — упругая, тонкая, как натянутое полотно. Леон искал его глазами среди гостей, нашел и улыбнулся краем губ, отчего под ребром тут же кольнуло — они не разговаривали второй день, дом не засыпал ни на минуту и подбираться к нему близко было опасно. Мурена подмигнул ободряюще и нащупал в кармане жилета нагревшийся от тепла тела пузырек.

— …на веки вечные, — завершил Брундо свое нудение по поводу необходимости союза и кивнул.

Освальд, вышагивая медленно и чинно, как и подобало Королю, повел Весту к алтарю. Рядом зашептались гости, кто-то ахнул, а потом Мурена, не успевший обернуться на движение за спиной, выдохнул с досадой. Под левой лопаткой снова кольнуло, и это было не сердце.

— Давай без сюрпризов. Ты же знаешь, что если я воткну кинжал, то кровь зальет твое легкое, а большую часть ты выблюешь.

— Испачкаю пол, — так же тихо отозвался Мурена на голос Альбертино.

— Это мелочи. Клятву она все равно произнесет, и только тебе важно — будешь ты живым при этом или нет.

Мурена погладил стекло пузырька пальцем, готовый сорвать пробку в любой момент, и если потом сразу качнуться вперед, то…

— Я не могу выйти замуж.

Пальцы вмиг стали непослушными, и он повернул голову, глядя на откинувшую с лица вуаль Весту.

— Вы не хотите обручиться с герцогом? — удивленно спросил Брундо в наступившей тишине.

— Я не хочу обручаться ни с кем, я стану монахиней и уйду в монастырь, потому приношу клятву в храме Нанайи, обязуюсь служить ей верой и правдой, и заклинаю священный огонь принять мой дар, — произнесла Веста, шагнув к факелу в центре алтаря и собираясь коснуться его.

— Глупая девка! — побагровел Освальд, бросаясь к ней. — Не смей делать этого!

Мурена не мог бы и под пытками объяснить, как Кори попала в храм, и уж тем более, как она проникла к алтарю. Возможно, ее принесли вместе с ритуальными корзинками из кладовки, где она часто дрыхла, наевшись вяленых колбасок, а потом крыса переместилась к нему, привлеченная уложенным у чаши с факелом виноградом. Но случилось следующее: Веста, схватившись за факел, завизжала, увидев спрыгнувшую в нишу потревоженную Кори, и, отшатнулась, выронив его из рук прямо на хвост горностаевой мантии подбежавшего Его Величества. И только по несчастливому стечению обстоятельств тот, отступив назад, опрокинул на себя лампадку с маслом.

— Горим! Король горит! — завопили вокруг, острие кинжала перестало давить под лопаткой, и Мурена уставился на рухнувшего на пол орущего Короля — ничтожного, смешного в своем трепыхании, жадного и властного Короля. Огонь имел природу необычную, поскольку не потух даже когда на него вылили воду из поилки для птиц. Освальда пытались потушить сорванными гербами, набрасывали тряпки, но он горел и горел, пока не прекратил истошно кричать, и Мурена пришел в себя, замечая сквозь дым и смрад, что в храме кроме него и охраны никого нет. Леона и Весту вытолкали первыми, гости сбежали сами. Ощутив тяжелый взгляд затылком, Мурена обернулся и увидел стоящего у колонны Йоло — бледнее самой колонны. Кровь, сбегающую из носа по губам и подбородку он не вытирал, это делала другая, женская рука.

— Какого демона только что произошло? — спросил Мурена, подходя на ослабевших ногах.

— То, что должно было, — улыбнулась Шу, поглаживая другой рукой Йоло по волосам — нежно, по-матерински. — Я же говорила, что Шу можно доверять.

— Но…

— Йоло и его брат — одни из последних, кто принадлежит к почти вымершему роду. Я не могу допустить, чтобы он исчез окончательно, я и не помогала толком — всего-то направила его силы так, чтобы он не разрушил сам себя.

— То есть ты, помогая мне, помогала ему?

Шу подняла на Мурену глубокие, точно выточенные из обсидиана непроницаемые глаза.

— Я отвечала на молитвы. Его, твои, Нико, Весты. Леона.

— Это в каком таком… смысле? — произнес Мурена осипшим голосом.

— Я слышу все, о чем просят и направляю ваши пути, сплетаю нити из пряжи ваших жизней. Одинаково люблю всех своих детей, но таких, как Йоло или как ты, бездарь, мне приходится любить чаще. А где благодарность, хороший мой? Не ты ли обещал высосать мои глаза? — Шу перевела взгляд на дымящееся тело за спиной Мурены, затем на возвышающуюся над ним статую грозной, облаченной в струящееся нечто, богини. — Какая безвкусица. И совсем ведь не похоже.

Мурену он начал искать, только передав упавшую без чувств Весту на руки не менее пораженного Вилли.

— О, Богиня! Что же это? Как же так? Отец выжил? — спрашивал он трясущимися губами, а Леон качал головой:

— После такого? Вряд ли.

Мурена нашелся сам спустя некоторое время за храмом, у статуи с распростертыми крыльями — приписываемое Нанайе обличие, в котором она спустилась на землю. Выглядел он потрепанным, удивленным и обрадованным и явно находился не в себе, поскольку затягивался неизвестно где добытой самокруткой. На плече у него, раскумаренная дымом, сидела такая же взъерошенная Кори.

— Да уж, — проговорил Леон, усаживаясь на каменную плиту рядом с ним.

— Ага, — произнес Мурена, передавая ему самокрутку.

Леон затянулся, запоздало соображая, что в ней явно не табак, но это было даже к лучшему — среди криков, плача, шума зевак, все прибывающих к храму, мысли не успевали обрести форму. Он понимал, что осознание произошедшего еще настигнет их обоих, но сейчас ничего кроме как раскуривать сомнительного происхождения травку не мог.

— Ничего, что мы тут сидим? — спросил Леон, заторможенно моргая и кивая вверх, на статую.

Мурена лениво вскинул голову:

— Ничего ужасного, она не против, хорошая баба, точно говорю… Слушай, — правый его зрачок начал расползаться, пока левый оставался нормального размера. — А Король-то того… Подох.

— Ага, — еще заторможеннее отозвался Леон. С третьей затяжки ему уже стало пофиг — ну помер и помер, все там