– Я видела сон, как стою перед каменным храмом, слева от меня красная часовня. Колокол на ней неподвижен. Всё вокруг неподвижно, ветра нет, птицы не летают. У меня в руке мамин пояс. Я вхожу в храм с очень высоким куполом, таким высоким, как будто это и есть небосвод. Я прохожу вглубь и вижу прямо перед собой пьедестал, покрытый красным бархатом, а на нём стоит раскрытая серебряная шкатулка. По обе её стороны горят две лампады, позади – живые цветы и золотой крест. Я подхожу ближе и кладу пояс мамы прямо на животворящий пояс Пресвятой Девы Марии, который находится в шкатулке, и…

– Что?..

Глаза Ставроса впились в губы Сапфо, чтобы не пропустить ни слова.

– Меня как будто бы оторвало от земли, и я стала лёгкой-прелёгкой, как одуванчик. Я перестала чувствовать своё тело, поднимаясь всё выше и выше. И вот я уже не в храме, я лечу над ним, над лесами, ещё выше, над самой макушкой горы Афон. Я спешу, я несу целебный пояс маме…

Подошёл официант с огромным подносом и стал выкладывать на стол блюда. Осьминог, кальмары, мидии, моллюски, креветки30, фасоль, чечевица, свёкла, морковь… Он всё ставил и ставил, пока на столе не осталось пустого места. Бутылку воды и корзинку с хлебом пришлось переместить на подоконник.

– Приятного аппетита и удачного поста, – пожелал официант и удалился.

Сапфо громко сглотнула слюну. Будь она голодной неделю, ни за что бы не смогла съесть и пятой части этих блюд! Ставрос даже не глянул на стол.

– Жертвенник, – сказал вдруг он.

– Что? – не поняла девушка.

– Не пьедестал, а жертвенник. Так называется место, на котором расположен серебряный ларец, где лежит святой пояс… Ты в точности описала, как выглядит Ватопедский монастырь снаружи и храм Пресвятой Богородицы внутри! Это невероятно! Бархат, цветы, крест…

«Кажется, этот парень не ведает о чудодейственном Интернете», – усмехнулась про себя Сапфо.

– А ты откуда знаешь, ты там был?

– Был. Несколько раз. И сразу после Пасхи снова туда отправлюсь.

– Умоляю, возьми меня с собой!

Ставрос рассмеялся, обнажив ровные белые зубы, больше напоминающие оскал, чем улыбку. Сапфо впервые видела, как он смеялся. Потом он замолчал и принялся за еду, всё ещё улыбаясь. Сапфо отвернулась к окну, на глазах задрожали слезы.

– Так и быть, я могу взять с собой пояс твоей мамы и приложить его к поясу Богородицы.

– Нет! – вскрикнула Сапфо, и Ставрос в панике оглянулся по сторонам.

В таверне, кроме них, никого не было, и голос девушки эхом раскатился по пустому залу.

– Я сама должна это сделать, – сказала она уже тише, – так было во сне. Этот сон повторяется почти каждую ночь. Всё отчётливее и настойчивее. Скажи, Ставро, разве Богородица – не мать Христа? Разве Он не спас бы Ее, чего бы Ему это ни стоило? Разве иудеи или монахи остановили бы Его?

– Может быть, и так. Но ты – не Он, и в наше время это невозможно.

– Значит, мы должны обойти закон. Иисус тоже…

– Довольно! – Ставрос стукнул кулаком по столу так, что на нём разом подпрыгнули все тарелки. – Я не собираюсь это обсуждать!

Сапфо замерла от неожиданности. Повисла минутная пауза, а потом она решительно сказала, глядя своему спутнику прямо в глаза:

– Это моё условие.

– Что?!

– Я пойду за тобой только в сторону Афона. А вот когда мы оттуда вернёмся…

Ставрос вскочил, не дав ей договорить, с грохотом уронив под собой стул. Потом вынул из своего портмоне несколько купюр и бросил их на стол.

– Ненормальная! – прошипел он и вылетел из таверны, хлопнув дверью.

«Разговор ещё не окончен, котик», – подумала Сапфо и закурила.

– Официант! Заверните мне, пожалуйста, всё с собой, – попросила она.

Выйдя на улицу, Сапфо отдала пакет с едой семье беженцев, сидящих на асфальте с протянутыми ладонями.

Глава 20.

Яблоко раздора

Зевс знал, что рано или поздно Боги взбунтуются. Только вот о том, что яблоко раздора вновь, как и три тысячи лет назад, выпадет из рук прекрасной Афродиты, Громовержец знать не мог. В последний раз раздор между тремя Богинями обернулся на земле Троянской войной. На этот раз Богиня Любви осмелилась бросить вызов ему, самому Богу всех Богов. Вначале она робела, её речь звучала тихо и неуверенно, и Зевс недооценивал всю серьёзность её намерений. Потом Афродита осмелела, её голос становился всё убедительнее и твёрже. А теперь Громовержец видел, как у одного за другим членов Олимпийского Пантеона искрятся глаза, как пробуждается в них азарт, как захватывает интрига и возникает интерес к тому, что предлагает им юная Богиня, которая, в свою очередь, уже предвкушала победу. Зевсу не хотелось так просто сдаваться, ему нравилось следить за переживаниями Афродиты. На каждом этапе, в любой ипостаси, она была невыносимо прекрасна. Её страдания, мольбы, трепет, вожделение и разочарование, новая надежда и предчувствие грядущего триумфа, словно живые толпились в его заинтригованном мозгу, томясь в ожидании ответа. Но Зевс всё тянул. Осознание того, что Афродита влюблена, что все эти любовные флюиды направлены не на него, а на человека, хуже того, христианина, пронзали стрелами ревности его огромную грудь. Ах, если бы только Афродита знала, насколько сильно он всё ещё был подвержен искушению овладеть ею! Она боялась его гнева, а он боялся её чар. Чар, которые уже подействовали на некоторых Богов. И вот они уже готовы к бою. Ради жизни на Земле, ради возрождения, ради любви! Они увлечённо и бесстрашно рассказывали о том, как ловко преступали законы Олимпа, а Афродита слушала их с упоением, время от времени бросая на Зевса вопрошающий взгляд.

Из глубины зала, как из самой преисподней, послышался грудной голос Аида, вырвав Громовержца из паутины навязчивых мыслей:

– Пока кладбища принадлежат церкви, а покойников отпевают священники, их души изнывают в смердящей реке Стикс. Харону всё равно, какой веры был покойник, но без оплаты он отказывается переправлять их в Царство Мёртвых. Зловонные воды Стикса переполнены и готовы просочиться на поверхность земли. Мои судьи, Минос и Радамант, бездействуют, за две тысячи лет они отправили ничтожное количество душ на Асфоделиевые Луга и ещё меньше – в Блаженный Элизий. Среди стенаний несчастных слышны голоса, вопрошающие о бессмертии и Царстве Небесном, которое было обещано им на Земле и которое никогда не наступит…

Аид был зол. В его словах слышались раздражение, ненависть и отвращение, копившиеся веками.

Длинные прямые волосы спадали на лицо, скрывая его почти полностью, отчего голос казался ещё утробнее.

Он продолжал:

– Бессмертие смертного – в его продолжении. И никакое целомудрие этого не изменит. Пока женщина рожает, она бессмертна; пока мужчина оплодотворяет, он – создатель. Невспаханные поля и неплодоносящие деревья погибают, незачинающий убивает, неблаготворящий вредит. – Аид посмотрел на каждого присутствующего горящими глазами и остановил свой взгляд на Зевсе. – Соблюдение исконных первородных законов и уважение к Земле – залог упокоения под землёй. Люди забыли об этом. Если на то будет твоя воля, брат, я тоже объявляю войну бессмысленному христианству. А когда мы победим, я освобожу немые души из чрева огненной реки Стикс и открою им врата в Асфоделиевы Луга и Элизий. Даю слово!

Все переглянулись. Это было слишком высокой наградой. Даже Боги не всегда попадали в Элизий. Предатели на